Магия ворона - Маргарет Роджерсон Страница 8

Принц, кажется, слишком увлекся и не собирался отвечать, поэтому я продолжила:

– Работая с меценатами из числа людей, портретисты обычно отправляются к ним на дом и работают там. Так как я, конечно, не могу проделать подобное с фейри, мы выбираем подходящие декорации для фона прямо здесь, в этой комнате.

– Это сковывает нас, – пробормотал принц, осторожно дотронувшись до птичьей клетки. Одними кончиками пальцев он провел по тонким металлическим прутьям. Мне вдруг вспомнился ворон на ветке дерева. О чем бы он ни говорил, мне следовало проявить сообразительность и заранее отнести клетку в другую комнату. Никогда еще мои клиенты, окруженные всей этой безвкусной бутафорией, не выказывали ничего, кроме полнейшего восторга.

Он отдернул руку и обернулся. Задумчивость на его лице исчезла и снова сменилась улыбкой, как утренний туман, растаявший в лучах солнца.

– Я имею в виду чары, наложенные Оводом. Почему никто не упоминал об этом. Ощущение, как будто вокруг твоих запястий – пара наручников, легких, как паутина, но крепких, как железо. Ни одному фейри не нравится признавать свою слабость.

– Но вы исключение, сэр?

– О нет, совсем нет. Мне это тоже не доставляет удовольствия. – Кривая улыбка стала шире, и на одной щеке появилась ямочка. – Просто я не особенно осмотрителен, как вы, должно быть, заметили.

Я действительно заметила. Он не был похож ни на одного из фейри, кого я когда-либо встречала.

– Как мне следует обращаться к принцу? – сменила я тему, пересекая комнату в поисках драпировки, которая могла бы стать подходящим фоном для его туалета.

– Подобные формальности у нас не в ходу, – сказал он. – Я думал, вы это и так уже знаете. – Откуда? Я не имела привычки устраивать званые обеды для членов королевской семьи. – Как бы там ни было, мое имя Грач.

Я не сдержала улыбку.

– Оно вам подходит, сэр.

Он бросил на меня быстрый взгляд, изучая мое лицо, и его улыбка, кажется, стала почти доверительной. Я не знала, что фейри могли так улыбаться. Стоя с ним рядом, я вдруг поняла, что макушкой достаю ему только до груди. Щеки у меня потеплели.

О господи! Я должна работать.

– Думаю, вот эта ткань будет в самый раз, – предложила я, поднимая кусок тяжелого шелка цвета ржавчины с медной вышивкой.

Он помедлил, разглядывая ткань почти с нетерпением. Эта часть моей работы всегда казалась мне интересной. О фейри сложно было узнать много, но иногда их эстетические предпочтения приоткрывали завесу тайны и позволяли заглянуть им в душу (если у фейри вообще были души – этот вопрос всегда вызывал у деятелей церкви ожесточенные дебаты). Овод обожал захламлять свои портреты кучей безделушек, имеющих дорогой вид. Другой мой покровитель, Ласточка, предпочитал лишь полезные в быту объекты, которые уже были когда-то использованы: полусожженные свечи, книги с треснувшими корешками и потертыми уголками.

Грач покачал головой, отвернулся от предложенной ткани и наклонился, чтобы изучить несколько стеклянных ваз – работу Ремесленников-стеклодувов. Он рассматривал статуэтки, зеркала, корзины, полные фруктовых муляжей, химические колбы, перьевые ручки – тихий, сосредоточенный и оттого особенно привлекающий внимание. Я не могла представить, о чем он сейчас думает. Наконец, принц вернулся к птичьей клетке и поднял голову, встретившись со мной взглядом. На его лице снова появилась та непостоянная улыбка.

– Я решил, что не хочу никаких предметов на портрете, – объявил мужчина, направляясь к дивану. Он уселся на него, вытянув одну руку вдоль спинки, глядя на меня так проницательно, как будто прекрасно понял, почему я разглядывала его. – Если уж вам придется смотреть на что-то часами, пусть это буду только я.

Мне еле удалось сохранить серьезное выражение лица.

– Как великодушно с вашей стороны, сэр. Мне потребуется куда меньше времени на портрет, если, кроме вас, на нем не будет ничего лишнего.

Он немного выпрямился и нахмурился; аристократические черты омрачила тень раздражения.

Что я делала? Раздражение фейри легко – так легко – могло превратиться в приступ гнева. На меня это было совсем не похоже. Столько лет осторожности, и всего несколько минут чуть не заставили меня оступиться. Замолчав, я села у мольберта, оправила юбки и выбрала кусочек угля. Постаралась вытеснить все остальные мысли из головы.

Мне сложно объяснить, что происходит, когда я беру в руки кусочек угля или кисть. Могу лишь сказать, что мир преображается. Я вижу обычные вещи совершенно иначе. Лица становятся не лицами, а сложными структурами, составленными из света и тени, форм, углов и текстур. Глубокий и ясный блеск радужки глаза, в котором отражается дневной свет из окна, становится изысканным и неотразимым. Диагональная тень, пересекающая воротник клиента, светлые нити бликов, горящие в его волосах, как золото, заставляют меня испытывать почти физический голод. Мой разум, моя рука не принадлежат мне. Я пишу не потому, что хочу или как-то особенно хороша в этом, но потому что должна делать это, потому что этим живу и дышу, потому что для этого и была создана.

Все мои заботы исчезают под шорох угля по бумаге. Я не замечаю мягких черных крошек, сыплющихся вниз, мне на колени. Сначала круг, свободный, энергичный, захватывающий форму лица Грача. Потом живые широкие линии, чтобы набросать его удивительные космы, его корону.

Нет.

Я срываю бумагу с мольберта, швыряя ее на пол, и начинаю новый набросок. Лицо, волосы, корона. Брови – темные, изогнутые. Кривая улыбка. Массивные плечи. Хорошо. Лучше. Теперь в комнате оказались уже два Грача, и оба наблюдали за мной. Ни один из них не казался мне реальнее другого. За моим мольбертом живой Грач наклонил голову, чуть сдвинулся с места. Я чувствовала, что он следит за моими движениями, но мне было все равно – лихорадка моего Ремесла захватила меня. Однако краем сознания я все равно отметила, что он становился беспокойнее. В голову пришли слова Овода: что-то о том, что Грач не может усидеть на месте.

– Погодите, – произнес он, и я тотчас перестала штриховать. Я смотрела на него, вновь привыкая к реальному миру, как будто только что слишком долго рассматривала оптическую иллюзию. Выражение его лица показалось мне встревоженным. На мгновение я испугалась, что он собирается отменить наш сеанс.

– Все уже… – он нахмурился, подбирая слова, – окончательно? На портрете? Вы сможете его изменить?

Пока он говорил, я задержала дыхание, но сейчас выдохнула. Всего-то.

– На этом этапе я могу изменить что угодно. Когда я начну писать, вносить изменения будет труднее, но я по-прежнему смогу делать поправки на протяжении всей работы.

Какое-то время Грач ничего не говорил. Он посмотрел на меня, потом отвернулся и, отстегнув со своего воротника брошь в форме ворона, положил ее в карман.

– Превосходно, – оценил он. – Это все.

Я бы солгала, если бы сказала, что его поведение не вызвало у меня любопытства. Брошь, разумеется, была работой человека, Ремесленника, как и все остальные предметы его одежды. Когда-то давно Грача хорошо знали в Капризе, но однажды он просто перестал здесь появляться. Фейри ценили Ремесло больше всего на свете. Что за катастрофа должна была произойти, чтобы он отказался от своей привычки? И не было ли это как-то связано с тем предметом, который он только что предпочел убрать с глаз долой?