Тень ушедшего - Джеймс Айлингтон Страница 8

А главное, на нем был алый плащ одаренного, и левую руку он держал так, чтобы видна была окова. Давьян опустил кулаки и наконец рискнул оглядеться. Противники скрылись.

Он глубоко вздохнул, успокаиваясь, выговорил «Спасибо!» и стал как мог отряхиваться от пыли.

Мужчина в ответ склонил голову.

– Ты не пострадал?

– Разве что гордость, – при этих словах к щекам хлынула краска стыда.

Мужчина сочувственно кивнул.

– Это в наши дни никого из нас не минует. – Он протянул руку. – Я – старший Илсет Тенвар.

Давьян как можно тверже сжал протянутую ему ладонь.

– Давьян.

Разнимая руки, он заметил, что у мужчины недостает указательного пальца – на его месте осталась сморщенная культя.

Илсет смотрел теперь вслед скрывшимся мальчишкам, и лицо его застыло, загрубело.

– Ты их знаешь?

Давьян помотал головой.

– Впервые видел.

Илсет помрачнел еще больше.

– Значит, воспользовались подвернувшимся случаем. Трусы и дураки. А я-то думал, в пограничье, может быть, по-другому. – Он вздохнул и хлопнул Давьяна по плечу. – У тебя остались еще дела в городе?

Давьян потрепал Джени по шее, успокаивая больше себя, чем невозмутимую скотину.

– Я как раз хотел возвращаться в школу.

– Чудесно, я и сам направляюсь туда же. Тебе не слишком досадит мое общество?

Давьян искоса взглянул на Илсета – он вдруг вспомнил, где слышал этот голос. Этот человек беседовал с Таленом.

Кивнув, он незаметно расслабился, радуясь, что не придется возвращаться одному.

– Я тебе рад, старший Тенвар.

Илсет улыбнулся.

– Зови просто Илсет. По крайней мере, пока не доберемся до школы.

Они молча прошли через Каладель. Давьян, еще не опомнившийся после нападения, затерялся в своих мыслях. Когда он прокручивал в голове случившееся, в животе становилось горячо от гнева и унижения. Он ведь ничего дурного не сделал! Ничем такого не заслужил!

Илсет, словно прочитав его мысли, тронул мальчика за плечо и утешил:

– Сам понимаешь, ты не виноват.

– Просто я не понимаю, почему люди такие, – с досадой вырвалось у Давьяна. – И блюстители, и простые горожане. За что нас так ненавидят? Война пятнадцать лет как кончилась, я-то тут при чем. И те мальчишки тогда еще не родились! – Он перевел дыхание: – Знаю, мы должны принять договор и жить под догмами. Просто это, по-моему, нечестно!

Илсет замедлил шаг, разглядывая мальчика.

– Нечестно, – спокойно, как само собой разумеющееся, признал он. – По отношению к нам – нечестно. Что до других… – он пожал плечами. – Ну, они нас ненавидят потому, что боятся. А боятся, потому что знают, что не в силах нами управлять. Полностью – не смогут. Хотя, согласно догмам, они наши господа, мы всегда останемся сильнее. Лучше. Людям трудно с этим смириться, вот они и пинают нас при каждой возможности. Однажды они нас сломили и теперь боятся, что стоит чуть отпустить, мы воспрянем и отомстим.

Илсет говорил без пыла, холодно и отстраненно. Дальше они шли молча, слушая только шум ветра в листве и поскрипывание тележки. Давьян, обдумывая слова Илсета, рассеянно потирал шрам.

– Не в первый раз, да?

Обернувшись, Давьян понял, что старший за ним наблюдает.

– Не в первый, – чуть замявшись, признал он.

– Что тогда произошло?

Давьян колебался. Неловко пожал плечами.

– Это случилось несколько лет назад. Я тогда был слугой в школе – я в ней всю жизнь прожил. Госпожа Алита послала меня в город, а там кто-то, видно, знал, что я служу одаренным. Они были пьяны… Я мало что запомнил, честно говоря.

Только те обрывки, что снились ему по ночам. И больше ничего от ухода из школы до пробуждения: каждый нерв горит огнем, на лице открытая рана, а на предплечье метка-клеймо.

Мальчик остановился. Давно он никому не рассказывал этой истории. Глубоко вдохнув свежий морской воздух, он продолжил:

– Они на меня напали, хотели убить, но мимо проходил один одаренный из старших и вступился за меня. Увидев, что они со мной сделали, он их убил.

Давьян замолчал.

– А, – проговорил Илсет, словно вспоминая. – Так это ты тот мальчик, которого спас Терис Сарр.

– Ты об этом слышал? – удивился Давьян.

Илсет коротко хмыкнул, хотя ничего смешного здесь не было.

– Вряд ли в Илин-Иллане найдутся одаренные, кто не слыхал бы. Блюстители заявили, что Сарр, раз убил тех людей, нашел способ нарушить догму. Он, конечно, отрицал, но решения Стража Севера это не изменило. Сарра казнили, Тол Атьян не успел даже подать формального протеста.

Давьян грустно кивнул. Он так и не поблагодарил своего спасителя. В чем-то казнь Сарра тревожила Давьяна больше, чем собственные раны. Она показала, как мало ценится спасение его жизни.

– Ты его знал? – спросил Давьян.

Илсет покачал головой.

– Лично – нет. Когда началась осада, он был в Толе, а потом много путешествовал, так что мы не встречались.

Давьян опять кивнул. Первоначально существовало пять Толов: пять твердынь одаренных, и каждая обучала своей философии, своим искусствам, играла свою роль в правлении авгуров. Осады обозначили начало войны: три Тола и все андаррские школы стерли с лица земли за несколько месяцев. До конца продержались только Тол Атьян с подчинившейся ему школой и Тол Шен.

Давьян, вдруг сообразив, о чем говорил старший, вскинул голову.

– Так ты… во время войны был не в Толе Атьян? Ты сражался?

Илсет хихикнул.

– «Сражался», пожалуй, слишком сильно сказано. – Взглянув в лицо мальчика, он поморщился и уточнил, вздернув бровь. – Точнее будет сказать, скрывался.

– Ох… конечно. Прости, – смутился Давьян. Все называли случившееся войной, но каждый знал, что кровь проливали большей частью с одной стороны. Он с любопытством покосился на Илсета. – Просто я впервые вижу человека, который провел войну не в Толе.

Илсет хмыкнул.

– Это потому, что нас мало осталось к концу. Кому не посчастливилось с самого начала оказаться за стенами Атьяна или Шена, тому… трудно было выжить. Ты уж мне поверь.

– Как это было? Если я смею спросить? – поспешно добавил Давьян, сообразив, что сует нос куда не следует.

Илсет почти рассеянно пожал плечами.

– Смеешь, парень. С тех пор много лет прошло. – Он почесал бороду. – Как было? Одиноко. Многие сказали бы, что хуже всего постоянно чувствовать себя дичью, вечно бояться, вечно быть настороже. Они не то чтобы неправы: спать приходилось вполглаза и радоваться, если дожил до вечера. Но мне больше всего запомнилось одиночество.