Величие мастера - Михаил Михайлов Страница 8

Вскоре на все отдаляющемся фоне покрытого хвойно-березовыми зарослями берега исчезли серенькие редкие постройки Абрам-мыса, спрятался за сопками и сам северный исполин – Мурманск. Вокруг стало тихо, только темная вода, заунывнейшая линия серо-зеленого берега, камни и сопки… Словно и не было поблизости жизни, только неприкрытая, нагая, первозданная дикость северной природы.

Атмосферное давление, по-видимому, повысилось, и небо, растолкав облака далеко за горизонт, предательски оголило их беззащитный, набитый до предела людьми пароход. Но все же светло-голубой небосвод белой северной ночи оставался чист и беззвучен. Вокруг было тихо, спокойно и абсолютно бездвижно, только осевшее по самую ватерлинию судно что-то монотонно бормотало паровым басом двигателя, рассекая килем зеркальную гладь воды.

Речкин сидел неподалеку от рулевой рубки, подложив под себя коричневый кожаный чемодан, которому не свезло отправиться в этом году на юг. Вместо летних платьев, купальников, сандалий и пляжных полотенец в нем теперь был уложен нехитрый походный скарб Алексея, который ему собрала в дорогу супруга: чистое исподнее, полотенца банное, лицевое и ножное, бритвенный набор, зубной порошок с щеткой, чистые портянки, подаренный Ниной на 23 февраля флакон столичного «Шипра», а также маленький бутылек «Гвоздики», которая спасала в летние месяцы от главного северного бича – комаров и мошкары. Речкину поначалу даже подумалось, что жена специально положила все это «добро» в такой большой чемодан, недавно купленный специально для поездки на море, как бы в упрек, но почти сразу отказался от этой мысли – не тот человек была Нина, чтоб выдумать такое. Просто не стала просить ничего более подходящего у родителей либо попросту не подумала об этом, занятая дурными мыслями. Главное, о чем жалел Речкин, что не было при себе шинели, под открытым небом становилось все холоднее, тело пробирала мелкая дрожь, а каюты были набиты людьми точно консервные банки.

Завороженный дивным, еще не тронутым войной, не оглушенным разрывами авиабомб, не контуженным и не истерзанным тысячей снарядов и пуль пейзажем, Речкин думал о многом. Все больше вспоминал старое, ушедшее за поворот настоящего так недавно, но и так давно…

Всего каких-то полтора года назад, в декабре 1939-го, он впервые проходил здесь на катере. Вокруг лежали необъятные снежные просторы, которые светились синевой под ярким светом луны, черное небо колко звездилось тысячами крошечных алмазов, и временами взвывал пронзающий ледяной ветер. Алексей был добровольцем, только что снятым со своей пограничной заставы в Эстонии и направленным на дальнейшую службу в 100-й погранотряд. Тогда в неласковых объятиях холодной полярной ночи, отходя от причала в Мурманске, Речкин не знал, что, едва он сойдет с катера на берег, как тут же упадет в обморок. Очнется уже в госпитале, снова в Мурманске, и врачи будут долго стоять над ним и думать – ампутировать ли молодому командиру обмороженные пальцы ног или нет… И лишь то обстоятельство, что всего пару месяцев назад у Алексея родился ребенок, заставит пойти их на риск.

Речкину становилось не по себе всякий раз, как он вспоминал тот суровый декабрь и поход в Новую Титовку в тридцатиградусный мороз, который чуть не сделал его инвалидом в двадцать четыре года. И тогда тоже шла война, на которую Алексей спешил изо всех сил, с непреклонным мальчишеским энтузиазмом и рвением. Но взять тогда в руки взведенное оружие ему было не суждено. Излечив ноги, проболев сильнейшим воспалением легких, он не смог избавить себя от главной, как считал он сам, беды молодого офицера – штабной работы. Зачисленный в состав отряда в марте, после подписания мирного договора, затменный боевой славой своих сослуживцев-сверстников, Речкин будет сначала назначен начальником клуба, а затем его переведут в отдел агитации и пропаганды. И лишь в сентябре 1940-го его назначат помощником начальника заставы, руководить которой будет его одногодок, участник Финской войны. Задержат и присвоение очередного воинского звания, о чем Речкин будет очень болезненно переживать. К зиме он вместе с бойцами и саперами достроит здание заставы, соорудит баньку, склад… Он вернется в Мурманск, заберет супругу с сыном. И вновь, в зимнюю стужу, Алексей погрузится на пароход вместе с семьей, и они будут плыть по холодным, плещущим колкими, как осколки стекла, брызгами волнам средь этих берегов к новому месту службы, к новой жизни. Так недавно, но и так давно…

Пароход добрался до поселка Титовка-река в полном спокойствии. Словно и не было войны. Речкин, согретый под промасленной телогрейкой, которую ему любезно предложил какой-то пожилой моряк из экипажа, даже немного подремал в пути.

Несмотря на то что было раннее утро, поселок уже бурлил полной жизнью. Гражданских почти не было, зато толпы людей в военной форме беспокойно сновали вокруг. Вся эта уютная низинка в устье реки, где плотно сбился маленькими избушками рыбацкий поселок, была, точно муравьями, усеяна темно-зелеными фигурками. Устало фыркали кони на привязи, слышались приказы командиров, где-то перекликались бойцы, рычали моторы машин и различной техники. А сквозь всю эту безумную, суетливую какофонию веселым, бодрящим мотивом доносились звуки музыки из репродуктора.

Речкин успел застать этот небольшой поселок, когда жизнь его размеренно текла мирным рыбацким трудом, когда люди в военной форме появлялись здесь редко, у причала были пришвартованы исключительно рыбацкие шхуны, а сам причал, как и весь берег, был увешан рыболовными сетями. Но за последний год все здесь кардинально изменилось. Мирный труд теперь соседствовал с трудом воинским. И на фоне рыбацких изб, хлипких дощатых сараев и погребов стремительно выросли казармы, конюшни, гаражи для техники, склады, стадион… А с моря, вместе с уловом, стали поступать танки, бронеавтомобили, зенитки, орудия, боеприпасы…

Штаб 95-го стрелкового полка, а с недавних пор и разбитый здесь же полевой штаб 14-й стрелковой дивизии стали центром сосредоточения жизни военных, пожалуй, на всем укрепрайоне.

Путь до поселка Озерки, где располагался штаб погранотряда, был неблизким, и Алексей не стал задерживаться в Титовке-реке. По пути ему повезло. Водитель одной из проезжавших мимо «полуторок», молодой сержантик, согласился подвезти лейтенанта-пограничника с большим чемоданом в руках. Он направлялся в Эйну, расположенную километрах в двадцати пяти дальше Озерков, и взял попутчика, невзирая на введенный с недавних пор запрет провозить кого бы то ни было помимо лиц, вписанных в наряд.

– А что мне? – гостеприимно улыбаясь, пояснил по этому поводу сержант, крепко сжимая обеими руками играющее на кочках рулевое колесо. – Высажу вас в Озерках и дальше по своим делам! Кто узнает? На постах комендатурские стоят, они вашего брата любят, вряд ли что в упрек скажут! Тем более что я за сутки третий раз туда-сюда мотаюсь, меня уже все посты как своего знают!

Ближе к обеду Речкин был в штабе. Погода над полуостровами Средний и Рыбачий стояла отвратительная. Земля здесь насквозь пропиталась влагой. Моросил мелкий, как пыль, дождь, а над морем, с темно-серых туч, свисали длинные дождевые нити. Дорога же, взрыхленная проезжающим транспортом, превратилась в сплошное грязевое месиво. Перескакивая с одного камня на другой, чтоб не запачкать сапоги, Алексей достиг высокого крыльца здания штаба.