Вселенский расконвой - Феликс Разумовский Страница 8

– А за штурвал потом кто сядет? – мягко одернул его Ан, хмыкнул, глянул на часы и сделал движение рукой. – Ну все, финита, аллес. Капут. Время.

Негромко так сказал, вполголоса, как будто про себя, но услышали все – трудовой накал иссяк, массы дружно затормозились, Мочегон заткнул фонтан, Хурдонай прикрыл струю. Наступила тишина, но ненадолго, ее нарушил Ан. Он был спокоен, чуть-чуть торжественен, слегка печален и на удивление краток.

– Я ухожу. Прощайте, ануннаки. И помните, что все мы когда-нибудь сдохнем. Весь вопрос только – как. Я сказал.

Да уж, со спичем Ан не затянул, не изошел на красноречие, но столько было в его словах силы, смысла и скрытой экспрессии, так величествен был он на пороге своей смерти, что все присутствующие дрогнули, потупили глаза и бухнулись на колени.

– О, генерал! О, отец наш!

Никто не пренебрег, все выразили респект, мужчины утирали слезы, и даже Адонай, даром, что крутой, не вздумал выделяться из коллектива. Да, никто не хотел умирать.

Потом Ан попрощался с женами, особо – с официальной, Анту, и в сопровождении друзей и своих приближенных направился в машинное отделение. Идти было недалеко, на инженерный уровень, сквозь хитрые препоны переборок, но путь этот дался ему трудно. Ужасно тошнило, подкашивались ноги, перед глазами семафорили круги. Однако он шагал, не подавая вида, являя пример железной стойкости – родился воином, жил генералом, а уходил генералиссимусом.

Наконец дорога на Голгофу кончилась, перед глазами Ана предстал машинный зал – масштабы, изоляция, защитные панели, веселенькие надписи, намалеванные повсюду: «Внимание. Угроза пси-хротонов». В самом центре зала, под заглушкой в полу, начиналась шахта гиперонового реактора. Там, в энергококоне, за многоуровневой защитой, бурлили, как в автоклаве, пространство и время.

– Генерал, прошу вас сюда, – сказал с почтением главмех и потянул Ана к стенке, на которой красовался внушительный рубильник. – Мы подключились напрямую, в обход коррект-цепей. Теперь достаточно ручку вниз, до упора, точнее, до первого щелчка…

Взгляд его был полон благоговения, преклонения и восхищения. И – непонимания.

– Ясно, понял. Вниз до первого щелчка. – Ан дружески кивнул ему, подал для прощания руку и грустно посмотрел на своих, скорбно пребывающих в молчании. – Ну что ж, кореша, время. Оно не ждет.

Крепко поручкался со всеми, кого расцеловал, кого обнял, кого похлопал крепко по плечу. Ведь столько тысяч лет вместе, в одной упряжке, по одной, вихляющей то вверх, то вниз дороге. Друзья…

– Ан!

– Утес!

– Генерал!

Тот горестно молчал, Исимуд печалился, урки катали желваки, Гиссида и Таммуз вздыхали, нервничали и судорожно лапали глаза. А Мочегон и Красноглаз, эти несгибаемые законники, пускали в унисон слезу, злую, воровскую, скупую.

– Утес! Утес! Утес! Ну, сука, бля, жизнь, ну, сука, бля!

– Ну все, хорош мякнуть. Валите, – быстро заглушил поток страстей Ан. – Время не ждет. Контакт замкну через двадцать минут. Все, увидимся на том свете.

Честно говоря, он вдруг почувствовал приступ тошноты и не хотел показывать напоследок всем содержимое своего желудка.

– Да, да, Утес, увидимся в раю. – Все, не задерживаясь, свалили, а на Ана девятым валом накатила рвота – жесточайшая, выматывающая, до судорог, до крови. Затем наступила слабость. Резко подогнулись ноги, стремительно надвинулся пол, перед глазами чередой пошли туманные картины. Отец, мать, Анту, Нинти, муркот, еще маленьким, смешным зверьком. Таким трогательным, беззащитным, забавным, вислоухим. С длинными, топорщащимися усами, с розовым сопливым носом, с влажным треугольным языком. Очнулся Ан от боли – что-то шершаво-мокрое, напоминающее наждак, вольно гуляло по его лицу.

«Что за черт!» – Он открыл глаза и непроизвольно вздрогнул, увидел над собой муркота. С жуткими убийственными клыками, огромной пастью и тем самым шершавым языком. Напоминающим наждак. В глазах у зверя светилось недоумение – впервые он наблюдал хозяина таким беспомощным и жалким, похожим на всех прочих бесхвостых обезьян…

– Ну, сука. – Ан трудно повернулся на бок, прищурясь, глянул на часы, и внутри у него все оборвалось. Захолодело, оделось инеем, окунулось в жуткий, беспросветный мрак. Пять минут. Уже пять минут, как все должно было закончиться, а он еще вылеживается себе в луже собственной блевотины. Словно патогенно-токсикозная беременная блядь. А что там, небось, творится в хроноботе? Как чувствуют себя, о чем думают сейчас сидящие там ануннаки? Понадеявшиеся на него, уповающие на его мужество, доверившие ему свои жизни. А он, а он… Стыд, как каленым железом, с головы до ног обжег Ана. Мучительным усилием, сдерживая рвоту, он взялся за гриву муркота, встал и медленно, шатаясь из стороны в сторону, трудно дошел до стены. Глубоко вдохнул, обернулся, глянул муркоту в глаза и, уже повисая всей тяжестью на рубильнике, вспомнил слова отца: «…весь вопрос только как».