Темный век. Трактирщик - Александр Воронков Страница 8

Разумеется, никого не пришлось приглашать к трапезе дважды. Ели по-братски, из одного котелка. Только "сбыченный" отложил себе кашу отдельно — в рожок, скрученный из коры: питаться с помощью ложки без половины челюсти весьма затруднительно.

Словом, в процессе совместного поедания полевой-походной каши мы с мужиками довольно быстро нашли общий язык. В общем, понимая смысл их речи с пятого на десятое, я выяснил следующее.

Все трое — действительно русичи. Бывшие воины хашара. Хашар состоит из воинов покорённых монголами стран, которых "наследники Чингисхана" используют на войне в качестве пехоты, чаще всего во время штурма неприятельских крепостей. Вооружение и доспехи у бойцов хашара заведомо слабые, хотя любой счастливчик имеет теоретическую возможность воспользоваться трофеями, доставшимися при дележе добычи. За одним исключением: запрещено даже прикасаться к лукам и арбалетам. Вообще, как это ни странно, из метательного оружия всем немонголам нельзя иметь именно эти два вида, тогда как у каждого кочевника имеется по паре луков — для стрельбы как на дальнее, так и на близкое расстояние. Хотя ту же пращу использовать никому не возбраняется. Вот на этом-то деле как раз и вышел "залёт" у Илейки Повалы — самого младшего из всей честной компании. По пьяной лавочке после очередной тризны под стенами поверженного города Доля ему вздумалось проверить на пробиваемость шлем-цукренпайн. Быстро выяснилось, что и клевец и обычная секира с него попросту соскальзывают при ударе. Тогда Илейка приволок откуда-то трофейный арбалет и с тридцати шагов выпустил железный болт в шлем. Как ни удивительно — попал! И пробил-таки! Вот только на его беду рядом проезжал монгольский юзбаши, который, увидев столь наглое попрание дисциплины каким-то "урусутом" тут же приказал схватить дерзкого стрелка.

За свою пьяную забаву парень поплатился отрубленной кистью. А если бы дерзнул взяться не за какой-то там трофейный бургундский арбалет, а за лук свободного монгола, то со стопроцентной вероятностью лишился бы и жизни… Да уж, хреновая судьба ожидает на оккупированной территории всяко-разных робингудов и вильгельмотеллей: с отрубленной рукой особо метко не постреляешь. Сурово, однако.

Из хашара Повалу, естественно, "попёрли". Вдоволь поскитавшись, он в конце концов встретил своих нынешних спутников: Ивана Верещагу и Молчана Зубоволока. Оба они пострадали при штурме стен восставшего Дижона. Верещаге действительно сильно не посчастливилось — попался под вылитый со стены котёл вара, ну а Молчана бургунд секанул через лицо новомодной глевией. Как только мужики остались живы при нынешнем-то уровне медицины — ума не приложу. Видимо и вправду русский человек от природы двужильный: ни захватчики-азиаты, ни спесивые европейцы — никто не может вынести того, что вынесет наш человек и встать во весь рост, отряхнув с себя позор проклятого ига! Не зря чубатый Тарас скажет в будущие времена: "Уж если на то пошло, чтобы умирать, — так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!"

— А куда ж вы бредёте-то, браты? Франция да Бургундия отсель далеконько…

— В землю православную пробираемся. Потому что с католиками жизнь и нищему калике за ад кажется. Простые-то люди многие приязнь являют, за труд наш оделят когда хлебцем, когда кашею да пивом. А вот попы тутошние от храмов гонят, стража панов-рыцарей из градов и весей в тычки берёт, богатеи псами травить норовят… Вот и порешили мы добираться до единоверных: удастся, так на Русь светлую, а коль не удастся — в болгарскую землю: там и люд веры нашей держится и языком сходен.

— А что у вас за труд-то? Ни земли у вас для пахоты нет, ни рукомесла, а в охрану, небось, и не примет никто, даром, что биться вы люди привычные?..

— Да ходим, песнопения духовные добрым людям поём, поединки примерные представляем. Беда только — здешних слов мало знаем. Ну-ка, Верещага, давай-ка порадуем доброго пана!

Слепец на ощупь раскрыл свой заплечный мешок и бережно достал… гусли? Верно, самые настоящие, какие в иллюстрациях былин про Садко рисуют! В два голоса под аккомпанемент струнного перебора, Иван с Илейкой принялись плести песенное кружево:

Восстани, восстани, что спиши, что спиши,

Душа нечестива, по что нерадиши?

Придет тебе время: расстанешься с телом

И сможешь спастися лишь верой и делом.

И будут грехами тебя истязати,

И нечего будет тебе отвечати.

С каковым ответом придешь перед богом

В день страшный, последний, сотворша зла много?

Слезами горючими будешь рыдати

И не от кого будет помощи ждати.

Но кто тя очистит, лишь Бог наш единый —

Душе покаянной отпуститься милый.

Да уж, какое время — такие и песни!

А с чего им иными-то быть? Вон, мужики эти — за что искалечены, за какие идеалы их однополчане легли в землю Германии, Бургундии, Франции? За Родину? Так уже шестьдесят годов, как Русь под монгольским игом, да и нет её — Руси Великой: земли новгородские, княжества Рязанское, Тверское, Черниговское и прочая "мозаика" феодальной раздробленности. До Куликовской победы ещё долгонько, да и будет ли она? Тогда драться пришлось с одним Мамаем, и то кочевники потом сколько раз по русским землям набегами проносились да Москву сжигали? А если кинут против непокорной России не только свои конные тумены, но и тот самый хашар со всей покорённой Европы? Огненной метлой по русской земле пройдут ведь, огненной метлой с железными прутьями…

В мою "легенду" о путешествии дедушки в христианское Царство пресвитера Иоанна, расположенного в глубинах Азии русичи, похоже, не слишком-то поверили, но в открытую никто из калик сомнений не высказал. Однако Верещага, чей дед, как выяснилось, то ли был некогда в Господине Великом Новгороде в ватаге повольников, то ли знатно попутешествовал с купцами, которые, похоже, нередко и сами не брезговали разбойным повольничьим промыслом, устроил целую лекцию о восточных странах.

— Ежели на всход от Нова-Града водой бежать, то допрежь вотяцкие улусы встретишь. После того злую пермь повстрецаешь: ясак с той перми зело худой, а бежать след вельми сторожко! Ибо — слепец поучительно поднял палец — та пермь норовлива стрелой язвить из лесу и на походе, и на стане, а наконецники за обыцай зельем травиць. Яко с туей язвы стрельной враз зелье не отсосаць да не прижець, вборзе огневица прикинется, и язвленый во два, много во три дни помре. Дале перми всяка самоядь обитает. А дале всех самоедов — эвены, оленные люди. На всход от эвенов уж никто из православных не бегал. От них на всход мало кого найти можно: одна тундра голая, а совсем на краю земли — горы огненные: не инаце, пекельные пещи под теми горами пышут!

А коль, наприклад, на полудень Волгой бежать, то там за морем Хвалынским персюки живут, а от них на всход по слухам — сплошь бусурманы трухмены, хинды да катаи, а за ними — хани и прочия языцы сибира. А над всеми ними длани простёрли цари из рода цингизова.

"Да, Макс, продвинутый народ тут, оказывается, встречается по части географии… Хреновый из меня "штирлиц" получается: "легенда для внедрения", как выясняется, совсем не продумана… Надо выкручиваться — только поменьше брехни: мужики тёртые, почуют".