Путь к Эвенору - Джоэл Розенберг Страница 8

Так что я не тревожился, что меня лягнут. Вообще не было никаких причин тревожиться. У дверей один из грумов и двое солдат перековывали норовистого мерина; через проход от меня другой грум возился с конем Джейсона. Да и стража всегда под рукой — только крикни. Так что если где и возникнут проблемы — то не здесь.

Кроме того, вряд ли Брен Адахан пришел бы сюда создавать мне проблемы.

— Привет, барон! — Я медленно повернулся, не убирая руки с ограды мойки. Привычка: с первого дня на Этой стороне я везде и всюду присматриваю себе путь отступления. Как правило, не без основания. Путь такой есть не всегда, но я всегда его ищу. — Где изволили быть?

— Занимался делом, Уолтер Словотский, — сказал он. — Утро провел на фермах, у арендаторов. Потом вернулся, провел учет на нашей ферме. Потом был на псарне, теперь — здесь.

— Учитываешь баронскую живность?

Мысль хорошая; мне стоило бы об этом подумать самому. Я считаю новым домом Джейсона огражденную цитадель, но ведь на самом деле это не так: владения включают и саму цитадель, и большие примыкающие к ней угодья, а также всех живущих на них — людей и скот равно.

— Кто-то же должен, — сказал он. Сегодня он был в коже, в светлой, почти белой куртке оленьей кожи и таких же лосинах; волосы, чтобы не падали на глаза, скреплены заколкой из оленьего рога.

Очень стильно, но Брен Адахан всегда был одержим стилем. Сам я думаю больше о сути, чем о внешности. Нет, я несправедлив. Я бывал с ним в деле — тогда Брен Адахан был таким же опустившимся и грязным, как мы все. Он из тех, кого хорошо иметь рядом — и за спиной — в бою: это мы с Джейсоном оба знаем по опыту.

Возможно, чтобы напомнить мне об этом, на бедра он надел простую вытертую кожаную перевязь; слева к ней был пристегнут короткий меч, справа висел кинжал и кремневый пистолет.

— Есть у тебя минутка? — спросил он.

— Для тебя, барон, она у меня всегда найдется, — сказал я, покривив душой.

Он улыбнулся, словно оба мы говорили от чистого сердца.

— Я завтра уезжаю. В моем баронстве кое-что случилось — мне надо быть там.

— Малый Питтсбург? — поинтересовался я. В стальном городке вечно что-то случалось.

— Да. Не совсем точно, но в общем — да. — Он кивнул, и мне на миг показалось, что мы снова стали друзьями. — Позволь помочь тебе.

Он расстегнул перевязь, повесил ее на колышек и скинул куртку. Я уже протягивал ему щетку.

Он провел пальцем по жесткой щетине.

— Ранэлла поглощена железной дорогой, нужно же кому-то заниматься управлением. — Он с силой провел щеткой по второму боку кобылы; она фыркнула и заплясала, но он опытной рукой успокоил ее. — Меня ведь этому учили?

Каждому свое, Брен.

Он с усилием улыбнулся.

— Я собираюсь просить Эйю поехать со мной.

— Я тебя понимаю, — сказал я. — На твоем месте я бы тоже попросил.

Он долго молчал.

Может быть, ей будет лучше отсюда уехать.

Я кивнул.

— Может быть. Ей придется решать самой.

— Это точно. — Он сменил тему. — Смотрю, ты сегодня без добычи. Хоть удовольствие-то получил?

Он крепко ухватил кобылу за гриву, другой рукой успокаивающе похлопывая ее по шее.

— Было довольно приятно.

— Ради процесса, не ради добычи?

— Что-то вроде того.

Я сунул пробойник под мышку, нагнулся к переднему копыту кобылы и стал его скрести. На нем было полно навоза и грязи, почти как в нашей жизни. Я охотно не занимался бы этим — я лентяй, каких мало, да и не подобает это мне по рангу, — но есть куча всяких болезней, которые так и норовят поразить копыта, если их вовремя не очистить.

Брен протянул руку за пробойником. Я отдал его ему, а потом успокаивал лошадь, пока он чистил сперва правое переднее копыто, потом — заднее. Очистив последнее копыто, я шлепнул кобылу по крупу и закрыл дверь денника.

— Оставьте ее там, если не против, — крикнул конюх. Он обихаживал лошадь Тэннети. — Мне надо вычистить ее стойло я займусь этим, как только закончу с этой лошадкой, Уолтер Словотский.

— Ей нужно свежей соломы, — заметил Брен.

— Сейчас принесу, барон...

Грум осекся: Брен уже поднимался на чердак. Я поднялся следом.

В соломе зашуршало, когда мы поднялись, но крысы, как всегда, уже попрятались.

Конюшня есть конюшня: тюки, связанные бечевкой, лежали, как кирпичи, по четыре в ряд, у дальней стены. Брен разрезал веревку, а я вилами сбросил солому вниз.

— Трудное это дело, — Брен изучал рукоять ножа, — быть учеником великого покойного Карла Куллинана.

— Так я слышал.

— Приходится меняться, знаешь ли. — Его улыбка более не была дружелюбной. — В прежние дни все было бы просто. Никто не посмел бы встать между мной и тем, что я хочу. Но если бы кто и рискнул, трудностей не возникло бы. — Он похлопал себя по бедру, где полагалось быть рукояти меча. — Все люди созданы равными, да? Так было не всегда. У тех, кто стоит ниже меня, не хватило бы жизни стать таким бойцом, каким я был. И есть.

Какое-то время он думал, потом повернулся, воткнул нож обратно в тюк и сбежал по лестнице. К его груди и штанам прилип конский волос, они были в поту и грязи, и, думаю, поэтому свою куртку он нес в руках. Он не оглянулся.

Я долго смотрел ему вслед, даже когда он исчез из виду.

Я вернулся в свои комнаты, к Кире — и не нашел ее. Она ушла, не оставив даже записки, где ее искать. На Эту сторону я попал, не умея писать по-местному, потратил чертову прорву времени, чтобы сперва выучиться эрендрийской грамоте самому, а потом обучить ей жену — и вот она уходит, не черкнув мне ни слова.

Наверное, надо было пойти искать Киру — но вместо этого я пошел искать друзей.

Дория — вместе с гномом и моей младшей дочкой — отыскалась в кузне, рядом с баней.

— Папка!

Дочурка просияла и рванулась ко мне. Отец для своей дочери — всегда герой, даже если он этого и не заслуживает. Я подхватил Доранну на руки.

— Что делаешь, детка?

— Теть Дория и дядь Хира учат меня ковать, — сообщила она и, неожиданно посерьезнев, подняла пальчик. Все очень серьезны в три с половиной. — Будь осторожен, не тронь металл. Он горячий.

— Ладно, Доранна. — Я чмокнул ее в макушку. — Я не стану его трогать. — Мои дочки всегда заботятся обо мне. Это приятно. Я погладил ее по голове. — Тебе не пора спать?

— Не надо спать, — ответила она, и вопрос был решен. Переупрямить моих дочерей, если уж что-то взбрело им в голову, невозможно. Кира считает, что они пошли в меня, я — что в нее, и у нас уже вошло в привычку ругаться по этому поводу — разумеется, не всерьез, — пока она в конце концов не сдается. Так что, полагаю, я прав, и упрямство в нашей семье — от Киры.