Адский поезд для Красного Ангела - Франк Тилье Страница 8

— Ну конечно да. Например, по делу убийцы из Нантера. И во многих других случаях тоже, для самообразования.

— Отлично. Тогда запроси файл. Задай смешанный поиск. Отрезанные головы, пытки, крюки, повешения, вырванные глаза. Короче, подкорми компьютер. Дай ему схавать все, что нам известно. Не пренебрегай ничем. Если ни черта не найдешь, привлеки полицию Евросоюза, запроси через Леклерка Интерпол и его Французское отделение, Центральное национальное бюро. Отправь своих ребят в библиотеку. Я хочу знать как можно больше про эту историю с монетой во рту. Заодно пусть поинтересуются мифами и кровавыми ритуалами. Ладно, иди спать. Как жена?

— Роды приближаются семимильными шагами. Может, еще до конца следующей недели… давно пора. Ее уже больше полутора месяцев держат в больнице, а я коротаю вечера в одиночестве. Эта беременность сущая мука. Будем надеяться, ребенок родится здоровым…

* * *

В жилах моей соседки по лестничной площадке Дуду Камелиа текла изумрудная кровь Амазонии. Из квартиры семидесятилетней гвианки распространялись ароматы креольских специй, имбиря, котлет из трески и сладкого картофеля. Ее муж, потомок длинной династии золотоискателей, сорвал большой куш, обнаружив золотую жилу среди извилистых лабиринтов реки Марони во Французской Гвиане. Он вытащил жену и детей из беспросветной нужды, обосновавшись в Париже со своими драгоценными самородками и полным незнанием западного мира. В 1983 году он дал дуба где-то между Сен-Жермен-де-Пре и Монпарнасом, получив три ножевых удара в спину, так как имел несчастье улыбнуться членам крайне правой группировки «Радикальное Единство». В тот вечер мои коллеги обнаружили Дуду Камелиа, одетую во все черное и стенающую, прижимая к груди распятие, хотя теоретически она не могла еще знать о кончине мужа.

Входя в транс, она всякий раз заверяла меня, что моя жена жива. Что она заперта в каком-то сыром и гнилом помещении, распространяющем облака зловредных испарений. Она ощущала запах грибов, плесени, стоячей воды и мангровых лесов. При этом, несмотря на старые кости, она садилась по-турецки, скрестив ноги, и втягивала ноздрями воздух наподобие опытной ищейки. Я верю в уравнения, в математический расчет, который управляет законами и мыслями, в логику. Но я и подумать не могу, чтобы строить свою жизнь, а тем более жизнь моей жены на неправдоподобных вымыслах и сомнительных заявлениях полубезумной старухи.

В тот самый момент, когда я, утомленный прошедшим днем, вставил ключ в замочную скважину, она запустила узловатые, словно корни, пальцы в мои волосы, и я ощутил, как какая-то теплая аура обволокла все мое тело.

— Ты пахнешь смертью, Даду… Иди за мной! — приказала она мне голосом, напоминающим потрескивание старого дуба.

Она носила одежду огненной расцветки, перехваченную на слоновьей талии длинной белой веревкой. Ее лоб цвета черного дерева разъедал пот — наверняка она только что вышла из состояния транса.

В ее жилище лежало плотное облако благовоний с запахом цветков апельсинового дерева. Желтые языки пламени свечей плясали вокруг стоящей на ковре клетки с канарейками. Птички неподвижно сидели на ветке, будто сделанные из раскрашенного гипса.

Она предложила мне кресло с плетенным из ротанга сиденьем.

— Я чувствую в твоей квавтиве плохое. Очень плохое, Даду. Не входи туда!

Едкая соль сжигала ее сморщенные губы. В бездонной пещере ее рта сталактитами торчали редкие обломки зубов.

— Какого рода? — с любопытством поинтересовался я.

— Дьявол, Даду! Человек без лица! Он пришел на Землю, чтобы распространять зло! — Она крепко поцеловала распятие с оловянным Христом. Затем подняла клетку, птички вылетели, образовав облако перьев, и уселись на юкку, тесно прижавшись друг к другу. Их глазки, словно угольки, сверкали в рассеянном свете.

Меня ни с того ни с сего до костей пробрал озноб.

— А на что похож этот дьявол, Дуду? И почему он прячется в моей комнате?

Она отправила себе в глотку два добрых глотка бурбона — сорокапятиградусного виски «Four Roses». Ее передернуло, и старая шея раздулась, как у черепахи, когда та втягивает голову под панцирь.

В ее взгляде мне виделись когти тигров, разверстые пасти змей, челюсти пауков-птицеедов, я увидел в них первобытный, звериный страх, охристую смесь ужаса и непонимания.

— Не могу сказать, Даду. Просто знаю, и все тут. Не входи туда.

— Я буду очень внимателен, обещаю тебе.

Я поднялся и сквозь туманную пелену благовоний направился в сторону двери. Старуха разразилась рыданиями:

— Даду, я слышу, как они завывают…

— Да кто? Собаки? Все еще воют?

— Воют. Они воют днем и ночью, Даду… Они никогда не оставляют меня в покое… Приходят ко мне даже во сне… — От следующего глотка виски у нее перехватило дыхание. — Ну что же, Даду, иди. Иди, но будь внимателен.

Я осторожно закрыл за собой дверь. Хоть я не верил в эту галиматью, все же, прежде чем войти в гостиную, вытащил свой «глок».

Ничего не изменилось: печаль и покой продолжали свой нелепый поединок на всплесках тишины.

Ворочаясь в постели, я волей-неволей стал сравнивать это чудовищное убийство с наводящими ужас словами Дуду Камелиа. В ее взгляде я различил нечто, что невозможно симулировать, обладающее реальной мощью пугающее предчувствие. Я подумал о канарейках, об их кружащихся в воздухе желтых перышках, о неизбывном мраке жизни старой женщины. Несмотря на тепло постели, от внезапного приступа страха волоски на моем теле встали дыбом.

У меня в мозгу, вызывая шквал вопросов, вертелся разговор с лейтенантом Сиберски. Не припомню, чтобы мне когда-нибудь случалось обнаружить столь зверски изувеченное тело. Помимо причиненных жертве чудовищных страданий, на память приходила также сложность создания мизансцены и ее невероятная подготовленность. Фантастическая энергия, которую должен был потратить убийца, чтобы соорудить свою систему блоков и прицепить к ним тело, ошеломила меня. А все эти продуманные детали, нарочито оставленные как послание? Монетка во рту, вырванные и воткнутые обратно глаза, деревянные клинья между челюстями?

Наконец этот мрачный хоровод мыслей оставил меня, и я отбыл с караваном сна, а с горизонта к небу уже тянулись первые лучи зари.