Вторая смена - Лариса Романовская Страница 8

– Дуся, ну что ты в облаках витаешь? Слезай на землю, сейчас циклон, все равно погоды не сделаешь, – полушутя говорит Севастьяныч. И, удостоверившись, что я жива, здорова и даже не буду его перебивать, начинает выяснять: – Давай-ка с самого начала.

– В начале было слово.

– Ну без дураков, нормально можешь? – мрачнеет Старый и осуждающе смотрит на мой сигаретный бычок. Тот начинает чахнуть на лету, терять лепестки оранжевых искр.

– А если без дураков, то я не помню половины. У Марфы территорию зачистила, сюда приехала, прибралась немного. Вроде нормально. Ну кроме алкаша одного… Там водку надо было в воду превратить, а я затупила, как первокурсница. Самое дурацкое, что понимаю, где косяк, а исправить не могу. Руки не слушаются. – Я злостно полыхаю искрами новой сигареты.

– И сейчас не слушаются? – Старый снова гасит сигарету взглядом. Ледяным. Куда хуже нынешней погодки.

– Сейчас нормально. Сами посмотрите. – Я шевелю пальцами так, словно пробую расправить невидимые перчатки.

Мелькающие под фонарем белые хлопья замедляют ход, опускаются вниз плавно, как крошки на дно аквариума. В мокром воздухе проступает запах цветущих вишен.

– Неплохо, – хмыкает Старый и оживляет взглядом сигаретину, которую я до сих пор держу в руке. – А после ханурика что?

– Вот эта веселая семейка была. Бытовуха в чистом виде, ссора на почве семейных тайн. Посуду им переколотила, а они дракой увлеклись, не заметили. Требовалось прямое неличное вмешательство. Хотела в ворону сыграть, а у меня не вышло… Уже не только руки отвыкли, а вообще весь организм…

Сейчас Савва задаст вопросы, неторопливо, обстоятельно – совсем как доктор. А потом станет хорошо. И можно будет прикуривать одну сигарету от другой только потому, что мне хочется курить, а не от того, что некуда девать мелко дрожащие и почему-то насквозь ледяные руки.

– Я, когда уже вырубалась, в окне у них ворону увидела. Непростая ворона, крупная очень… Ну мирские так крылаток в полете видят… Только я ее туда не звала, понимаете? Она сама.

– Понимаю. – Савва встает с нагретой невидимым летним солнцем скамьи. Огибает подтаявшие сугробы и топает аккурат под проблемные окна. Там уже тишина: спят мирские, нервным тяжелым сном. А Старый ходит у них под балконом, задрав голову, подсчитывает чего-то, загибая пальцы. Потом несется к подъезду, тянет на себя домофонно-кодовую дверь. Она честно служит прикрытием, пока Савва Севастьянович перекидывается в тучного голубя из самых беспородных. Птица неуклюже кувыркается в воздухе, выписывает кренделя и восьмерки – кривые, неровные, словно выведенные врачебным почерком на рецепте спасительного лекарства.

Голубь приземляется на нашу обжитую скамью. Топорщит крылья и начинает расплываться в воздухе – так, словно между ним и мной стремительно заработал огромный вентилятор, рубящий изображение на нечеткие куски. Я жмурюсь. А потом ощущаю на спине твердую и широкую ладонь.

– И что там было? – тихо спрашиваю я.

– Переутомилась ты. – Старый качает головой. – Сотворила фантом и вымоталась. Давай докуривай и по домам. Сейчас… служебный транспорт вызову, подброшу.

– Призрак вороны? Ясно. Зачем машина? Мне тут пешком два двора…

– Два?

– Ну восемь…

– Женская логика… – Савва Севастьянович распахивает свой куртец, вытаскивает мобильник: – Панкратов у аппарата! Минут через десять – двадцать подъезжай. Успеешь?

Кажется, я сообразила, что со мной произошло. Голодный обморок. Организм добра хочет, а усвоить его не может. Такое в тяжелых условиях бывает, когда погром, обстрел, бомбежка. Или Казнь. Вот мы с Ленкой после Марфиной Казни быстро прочухались, потому что пока молодые и бодрые, а Зина, которой сейчас за сорок, сутки ведьмачила хуже контуженой: перепутала неопытного водителя с угонщиком, а чью-то тещу с квартирной воровкой…

– Дуся, может, тебе попить дать? – снова окликает меня Старый. А я не понимаю, к кому он обращается. Я уже привыкла, что в нынешней жизни меня зовут Жека или даже Женька. Савва Севастьяныч выдвигает из кармана старорежимную фляжку в обмотке из синей изоленты. В такой НЗ хорошо держать, а у Саввы там и вправду вода. Я отсюда запах чую – два зерна забей-травы, полгорсти кошкиных слезок, пара капель яблоневого сока (не от фрукта, от ствола). Никакого зерничного чая, концентрата Леты и прочих препаратов, вызывающих амнезию не хуже, чем удар кирпичом по черепушке. Но все равно не стану такое пить. А то подсяду – как мирские на валерьянку или бухло. – Яблоко будешь? Свое, не парниковое…

Я протягиваю ладонь. Яблочко на вкус оказывается чистой антоновкой. Это от нервов хорошо. Что ж такое на яблоне выращивали, интересно знать? Спинной мозг?

Старый отзывается мирным пенсионерским дребезжанием.

– Ты ешь, а потом скажешь, кто тебя так подъел.

Мне со Старым, даже когда он ругается, все равно очень интересно говорить. Это, конечно, бредятина полная, но он мне моего мужа напоминает. Того, с которым меньше всего прожила, – Саню Столярова. Иногда даже кажется, будто Саня тут рядом. Хотя Санечка, даже если бы с войны вернулся, все равно бы уже… Он же девятьсот одиннадцатого года рождения, ему бы девяносто восемь сейчас было бы. Ну и что, кстати? А то бы я его не вытянула?! У нас раньше многие жен-мужей умудрялись держать в целости и сохранности лет до ста. А в XX веке такие вещи не срабатывали: то войны, то репрессии, то еще какой-нибудь маразм. Мы своим мирским мужьям, может, жизнь и здоровье бы продлили, да только их рядом не было: кто сидел, а кто и лежал. В лучшем случае – в братской могиле.

– Ну так что, Дуся, кому твое ведьмовство сдалось?

Яблоко уже почти кончилось, а я не знаю, что ответить.

– Холодно, Савва Севастьяныч.

– Обогрев включи, какие проблемы. А потом отвечай.

Я вглядываюсь в белесое небо. Под такое ветер плохо менять: июньская сырость или августовская морось получится. Если бы оно было звездным, я тогда июль или апрель бы вытащила, потоком теплого воздуха. Мирские такое или вообще не замечают, или думают, что опять трубу в котельной прорвало.

– Комаров не напусти, – замечает Старый.

– Савва Севастьянович, я хотела спросить, а она у меня так и будет жить все время?

– А что, так сильно мешает?

– Это я ей мешаю, по-моему. Она так смотрит, будто я ее чем-нибудь обидела.

Старый прикладывается к фляге. А потом продолжает тянуть из меня душу вместе со свежеукрепленными нервами:

– Значит, Евдокия, с ребенком ты не справляешься?

– У меня детей никогда не было. У Темки вроде племянники водятся. Но он их видит раз в год по обещанию. Если бы она маленькая была, то мы бы привыкли. А тут такая взрослая. Со своими мозгами. Савва Севастьянович, а ее нельзя никому другому отдать?

– Нельзя, – отвечает он без паузы и упреков. – Месяца два погоди, она на тебя волком перестанет смотреть.