Потерянные годы - Томас Арчибальт Баррон Страница 8

Я со стоном поднялся на ноги.

– Динатий, свинья!

Рослый мальчишка, широкоплечий, с взлохмаченными темными волосами, глупо и злобно ухмылялся, глядя на меня.

– Это не я свинья, а ты – с твоими остроконечными ушами. Или нет, ты – демон! Хотя лучше уж быть свиньей, чем ублюдком.

Кровь бросилась мне в лицо, но я сдержался. Я взглянул в глаза противника, серые, как гусиные крылья. Для этого мне понадобилось задрать голову – мой мучитель был намного выше. Динатий мог переносить тяжести, которые были не под силу многим взрослым мужчинам. В кузнице он занимался тем, что поддерживал огонь в горне – это была тяжелая работа, в помещении было жарко, как в аду; кроме того, он рубил и носил из лесу дрова, управлялся с мехами, таскал на спине десятки фунтов руды. За это он получал от кузнеца еду один-два раза в день, мешок с соломой вместо постели и множество зуботычин.

– Я не ублюдок.

Динатий медленно потер пробивавшуюся на подбородке щетину.

– Тогда где твой папаша? Может, он сам свинья? А может он – одна из тех крыс, которые живут с тобой и твоей матерью.

– У нас в доме нет крыс.

– В доме? Ты называешь это домом? Это просто грязная дыра, где твоя мамаша прячется от людей и занимается ворожбой.

Руки мои сжались в кулаки. Оскорбления, предназначенные мне, жгли, будто огонь, но когда я услышал, как он грубо отзывается о ней, кровь моя вскипела. Однако я понимал, что Динатий нарочно нарывается на драку. И прекрасно знал, каков будет ее исход. Я решил, что лучше всего будет сдержаться – если я смогу. Я с огромным трудом заставил себя стоять неподвижно, но прежде чем успел обдумать свои слова, они уже сорвались у меня с языка.

– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала.

– Что ты сказал, щенок безродный?

Не знаю, кто подсказал мне ответ.

– Я сказал, что не тебе называть других людей безродными – твой отец был простым саксом-наемником, который однажды ночью проезжал через эту деревню и ничего не оставил после себя, кроме ублюдка да пустой фляги из-под вина.

Динатий разинул рот, затем молча закрыл его. Я понял, что произнес слова, которые он всегда боялся услышать, и которые были правдой – хотя он ни за что не признался бы в этом. Слова, которые причинили ему жестокую боль, были хуже удара дубины.

Лицо его побагровело.

– Ты лжешь! Мой отец был римлянином, солдатом! Это все знают. – Он в ярости уставился на меня. – Сейчас я покажу тебе, кто здесь ублюдок.

Я попятился.

Динатий наступал.

– Ты ничто и никто, щенок! У тебя нет отца. Нет дома. Нет имени! У кого ты украл имя Эмрис, шваль безродная? Ты ничтожество! И всегда останешься ничтожеством!

Услышав эти слова, я поморщился; я видел во взгляде Динатия разгоравшуюся ярость. Я огляделся вокруг в поисках путей к отступлению. Бежать было бесполезно. Необходимо было действовать хитростью. Но сегодня над головой у нас не пролетала чайка. В голову мне внезапно пришла новая мысль. «Над головой не пролетает чайка».

Точно так же, как вчера, я указал в небо и крикнул:

– Смотри! Манна небесная!

Динатий, который уже протягивал ко мне свои лапищи, на этот раз не стал поднимать головы. Вместо этого он скорчился, словно защищаясь от удара. Это было все, на что я мог надеяться. Я развернулся и, словно перепуганный кролик, бросился бежать по влажной от росы траве через двор мельницы.

Со злобным ревом Динатий устремился вслед за мной.

– А ну стой, трус!

Я пересек двор, перепрыгнул через треснувший точильный камень и кучу каких-то досок, рванулся к мосту; мои кожаные башмаки стучали по камням. Я еще не достиг противоположного края моста, когда услышал прямо у себя за спиной топот Динатия, заглушавший мое хриплое дыхание. Я резко свернул в сторону и побежал по старой римской дороге, проложенной вдоль берега. Справа от меня шумели волны Тауи. Слева до самого подножия Ир Видва тянулся сплошной непроходимый лес; среди деревьев петляли лишь оленьи да волчьи тропы.

Шестьдесят-семьдесят шагов я пробежал по мощеной дороге, слыша, как неумолимо приближается мой преследователь. Дорога шла вверх, и, добравшись до вершины небольшого холма, я бросился в сторону от проезжей части, в густые заросли папоротника, окаймлявшие стену леса. Какие-то острые шипы впивались мне в ноги, но я отчаянно ломился вперед. Затем, выпутавшись из папоротников, я вскочил на упавший сук, перепрыгнул через узкий ручеек, чуть ли не на четвереньках прополз по огромному замшелому валуну, высившемуся на другом берегу. Найдя едва заметную оленью тропу, извивавшуюся среди чащи, подобно змее, я понесся вперед и вскоре оказался в роще высоких деревьев.

Я остановился на несколько мгновений и услышал, как Динатий продирается сквозь подлесок у меня за спиной. Не думая, я присел на подстилку из хвои, устилавшую землю у меня под ногами, и, подпрыгнув, уцепился за нижнюю ветку гигантской сосны. Словно белка, я полез вверх, перебираясь с одной ветви на другую, пока не оказался на высоте, в три раза превышавшей человеческий рост.

В этот момент внизу появился Динатий. Я сидел прямо над ним, вцепившись в сосновый сук; сердце мое трепыхалось, в груди болело, ноги кровоточили. Я старался сидеть совершенно неподвижно, дышать беззвучно, хотя мне не хватало воздуха и хотелось вдохнуть полной грудью.

Динатий поглядел направо, налево, прищурился, напрягая зрение – в роще стоял полумрак. Он даже поднял голову, но в глаза ему попали упавшие с дерева кусочки коры, и он громко выругался: «Чертов лес!» Потом он услышал какой-то шорох неподалеку и побежал в том направлении.

Еще несколько часов я ждал на своей ветке, наблюдая за тем, как медленно движутся лучи света по пушистым сосновым лапам, слушая, как гуляет среди деревьев неторопливый ветерок. Наконец, убедившись в том, что Динатий ушел, я осмелился пошевелиться. Но я не стал слезать с дерева.

Я полез вверх.

Поднимаясь по «лестнице», образованной ветвями, я вдруг сообразил, что сердце мое снова стучит быстро-быстро, но на этот раз не от страха, не от напряжения. Сердце билось от радостного предчувствия. Что-то было такое в этом дереве, в самой этой минуте, что возбуждало во мне необъяснимое волнение. Всякий раз, забравшись на следующую, более высокую ветку, я чувствовал новый прилив радости, свежих сил. Казалось, чем выше я взбирался, тем острее становились мое зрение, слух, обоняние. Я воображал себя парящим в небесах рядом с крошечной точкой – соколом, кружившим вдалеке над деревьями.

Теперь я мог видеть пространства, раскинувшиеся далеко внизу. Я проследил за лентой реки, спускавшейся с северных холмов. Река напомнила мне огромную змею, чудовище из легенд, слышанных от Бранвен. Холмы образовывали причудливый рисунок, подобный извилинам окаменевшего мозга, лишенного черепа. Я подумал: интересно, какие размышления рождались в этом мозгу за многие тысячи лет, проведенные здесь, среди лесов? Может, сам этот лес – материальное воплощение его мыслей? Или этот день?