Тролли в городе - Елена Хаецкая Страница 79

– Извините.

– Ты!.. – задохнулся незнакомец.

К месту происшествия уже спешил Годунов. Он шел своей танцующей походкой, и я сразу поняла, что сейчас все уладится.

Годунов озабоченно глянул на Адольфа.

– С тобой все в порядке, Степаныч?

Адольф кивнул и отошел в сторону. Иностранцы посмеялись, подошли, хлопнули его по плечу, вручили еще две мятые долларовые бумажки и удалились по Невскому, шумно переговариваясь на ходу.

Когда Адольф вернулся к Годунову, тот стоял перед напавшим и качал головой.

– Мы же с тобой, кажется, договорились. Что же ты, Дмитрич, и себя позоришь, и меня?

– Взял на мое место сопляка! – пыхтел Дмитрич, тщетно унимая кровь.

– Голову задери, вот так, – хлопотал Годунов. – Стыда не оберешься. Пожилой человек, а такие вещи устраиваешь.

– Он не Адольф, – сказал Дмитрич с ненавистью. – Это я – Адольф.

– Ты уже старый для Адольфа, – ответил Годунов. – Я же объяснял тебе. Да?

Дмитрич вырвался из его заботливых рук и, брызгаясь кровью, заорал:

– А плевал я на то, что ты там объяснял! С работы меня выкинул, куска хлеба лишил! У меня, между прочим, удостоверение есть блокадное, а ты!..

– Побойся бога, Дмитрич, ты пенсию от государства получаешь.

– Ага, пенсию! Получаю! Околеть на такую пенсию!

Он махнул рукой и, кособочась на бегу, быстро засеменил в сторону подземного перехода. Скоро подземелье совершенно его поглотило.

Отец несколько раз сильно моргнул. Годунов протянул ему платок:

– Руки оботри. И лицо он тебе попачкал. Артист.

Отец молча подчинился.

Годунов пожал плечами.

– А что я мог поделать? Ты – вылитый Адольф, и способности у тебя есть, а он… ну какой из него Гитлер? Чтобы неврастеника изображать, стальные нервы нужны. И внешность какая-никакая требуется. Наш зритель, хоть и пьян, как правило, но все ж не совсем зомби.

Отец сказал:

– Я понимаю.

– Ага, – кивнул Годунов. – Шоу-бизнес – вещь жестокая. Смотрел про девочек из Лас-Вегаса? Ну вот, где-то так. Как ты, Степаныч?

– Я хорошо, – сказал отец. – Я хорошо.

* * *

Мне часто снится электричка. Или это поезд дальнего следования? В любом случае, все места сидячие. Только таких вагонов, как в моих снах, на самом деле не существует: они всегда немного странные по планировке, с боковыми сиденьями и очень узкими коридорами.

В этих поездках всегда царит неразбериха. Нужно вовремя пересесть с поезда на поезд, бежать по платформам, переходам, рельсам, а когда все-таки удается запрыгнуть внутрь, выясняется, что в вагоне нет своих и их предстоит разыскивать.

Но самое интересное – это станции. В моих снах есть несколько знакомых станций, и иногда я на них выхожу и осматриваюсь на вокзальной площади, где, несомненно, побывала и в прошлом сне, а иногда – проезжаю мимо, как это случилось в позапрошлом.

Словом, целый мир, существующий параллельно.

Некоторые люди, которым я об этом рассказываю, предполагают, что в моих снах отразились – в искаженном, полуфантастическом виде – впечатления детства. Некогда эти впечатления были очень сильными, но со временем забылись и перекочевали в подсознание, вместе с рельсами, вагонами и вокзалами.

У меня, должно быть, непомерно раздутое подсознание.

Шоу двойников выезжало иногда за пределы Питера, но я совершенно не помню длительных или суматошных поездок, хотя отцу они, наверное, представлялись именно таковыми. Мне нравилось мороженое из вагона-ресторана. Такого не продавали в городе.

Адольф ни с кем из своих товарищей по шоу близко не сходился. Он всегда держался особняком. Мне нравилось думать, что я была его самым близким другом, как и он для меня.

Он объяснял мне, каким должен быть настоящий Адольф: набожным, любящим, заботливым, в любое мгновение готовым воспламениться. Адольф любит свою родину и не пьет алкоголя.

Он говорил об этом со скромной гордостью, а я думала о том, как же мне повезло – быть дочерью Адольфа!

В поездках труднее было уклоняться от общения с другими его участниками.

Берия был болтливее прочих.

– Слышь, Адольф! – цеплялся он к моему отцу. – А знаешь, что про твоего предшественника рассказывают, про Дмитрича-то, который тебя задушить пытался? Не знаешь?

Отец молчал.

– Ну вот, – тут Берия медленно, заранее торжествуя, обводил глазами окружающих, – был такой Махлазов, что ли, у Завирейко в шоу. Гитлер. Махлазов этот озорник был большой и выпить, кстати, любил. На Гитлера был похож – как родной сын, особенно прической, и кобенился так же.

Приезжает как-то раз Махлазов в уездный город Н. и прямым ходом направляется в парикмахерскую. Потому что накануне два дня в поезде непрерывно гудел, оброс щетиной, а побриться чтоб самостоятельно – ему Завирейко запрещает: руки дрожат, может порезаться и гитлеровскую образину попортить. За этим делом, – тут Берия выразительно обвел свое опухшее лицо пальцем, – следить же надо, поскольку оно-то и есть основной источник дохода.

Хорошо. Махлазов собирается и тащит свою физиономию в парикмахерскую.

А город Н. – стопроцентно уездный, и парикмахер там по фамилии Фельдман, старичок. Махлазов на это обстоятельство поначалу-то никакого внимания не обратил.

«Побрей меня, – говорит он Фельдману, – и усы вот так-то и так-то отреставрируй. Чтоб щеточкой».

А Фельдман как его увидел – у него аж руки затряслись. Что-то в мозгу у старца помутилось, и он недолго думая зарезал Гитлера бритвой прямо в парикмахерской. И сам милицию вызвал.

Дело было громкое и долгое, но в конце концов Фельдмана освободили прямо в зале суда. И даже невменяемым, в общем-то, не признали. У него, оказывается, вся семья погибла, и сам он – малолетний узник концлагеря с синими цифирьками на руке у локтя. И удостоверение со всеми подобающими льготами имелось, и цифирьки эти любой желающий посмотреть мог. «Я, – говорит Фельдман, – такого глумления вынести не смог».

Про это газета «Антисоветская правда» писала. Смешная газетка такая, злобная. Ну вот, прочитал Дмитрич про Фельдмана и решил удостовериться. Приезжает он в уездный город Н., направляется в парикмахерскую – и прямо ахает. Всё, как рассказано: старичок-еврей, за окнами – пыльная площадь, на ней заведение «Русские блины» и две бабки сушеной рыбой торгуют. Благолепие по-дореволюционному.

Фельдман поворачивается и видит перед собой Гитлера!

«Можешь резать меня, – говорит Гитлер, – можешь стрелять, но я все равно живу! Потому как бессмертный я».

– И что старичок? – заинтересовался Ленин.