Ливиец - Михаил Ахманов Страница 73

– Думают, – подтвердил Пекрур, хитро прищурив глаз. – А что, она и в самом деле там?

Снова ухмыльнувшись, Хасса сделал оскорбительный жест, помахав пятерней перед чреслами. Мол, понимай, как знаешь: то ли пектораль и правда в Мендесе, то ли благородный Урдмана ее видеть не видел. Князья гневно загалдели, но Пекрур движением руки призвал их к порядку.

– Убирайтесь отсюда, пока Урдмана не вырезал ваши сердца, – произнес Хасса, продолжая свои манипуляции с пятерней. – Убирайтесь или попробуйте отправиться к нам в Мендес и поискать там. Может, найдете свою святыню, а может, нет.

– Меч из ножен надо вытаскивать вовремя, – наставительно сказал вождь Востока. – Зачем нам идти сейчас в Мендес? Ты ведь слышал: сначала мы очистим ваши амбары, угоним скот, сожжем все, что может гореть, и выпьем все, что можно пить. Ну а потом…

– Потом, потом!.. – прервал его посланец, явно раздражаясь. – Не будет этого «потом»! Ты нас не обманул, предводитель шакалов! Вы сидите здесь не для того, чтобы жрать и пить, вы ждете помощи от Пемалхима из Гелиополя! Ждете его самого, да только зря! Труп его обглодали рыбы, воины пошли на корм червям, корабль и все снаряжение захвачено Асушей! Гонцы, которых он прислал…

Пекрур внезапно приподнялся, грохнул обухом секиры о землю и передразнил:

– Гонцы, гонцы! Стоить ли верить гонцам? Кто видел труп Пемы, обглоданный рыбами? Может быть, ты, Сиб? Или ты, Охор? Или, может, Хасса сейчас вытащит рыбу из своей набедренной повязки, и эта рыба скажет нам: я знаю, каково на вкус сердце Пемалхима? Ха! Пустые слова, клянусь полями Иалу! – Вскинув топор, он проревел: – Пема, сын мой! Яви свой лик, и не забудь о мешке!

Ловок! – подумал я, вступая вместе с Иуалатом в освещенный круг. Хочет выманить войско Урдманы из Мендеса, устроить засаду или другую хитрость, окружить, зайти в тыл… А заодно попугать: Пемалхим-то здесь, а вот Асуша уже сидит на весах Анубиса! Нет, не прост был старейший и в воинском искусстве соображал получше Агамемнона.

Хасса, пораженный, отступил, вытягивая ко мне руку со шрамом и бормоча: «Ты!.. Ты!..» Ноздри его раздувались, лицо перекосилось от ярости, и что-то, напряжение мышц или смутный инстинкт, наследие Пемы, подсказывало мне, что видимся мы не в первый раз. И, надо думать, прежние наши встречи были не очень мирными, а счет в них явно в мою пользу.

– Ну-ка, что там у нас в бурдюке? – произнес Пекрур, делая вид, что хочет встать и заглянуть в винную емкость. – Клянусь милостью богов, Амона, Исиды и Осириса, там что-то интересное! Не череп Пемы, обглоданный рыбами – ведь вот он, Пема, стоит живой! – но чья-то голова там точно есть. Эй, воин! Развяжи завязки!

Иуалат повиновался. В свете ламп вино казалось темно-багровым, напоминавшим кровь, и хлынуло оно из бурдюка словно из распоротого чрева. Вместе с багровым потоком выскользнула кисть руки, за нею – голова со слипшимися волосами и раззявленным в ухмылке ртом. От останков тянуло гнилостным запашком, мешавшимся с ароматами лагеря и кипрского вина. Пристально уставившись на Хассу, я активировал ловушку кодом «Каэнкем» и отстрелил ее в сознание посланца.

– Забирай! – Резким жестом старейший велел Иуалату вернуть руку и голову в пустой бурдюк. – Забирай, Хасса, сын Уитлока, и отнеси своему родичу. Это первая цена святотатства, свершенного вами в Гелиополе. Но мы возьмем и вторую, и третью!

Хасса, подобрав мешок, медленно отступал за линию огней, где ждали стражи, готовые вывести его из лагеря. Губы посланца были гневно сжаты, взгляд то с ненавистью обращался ко мне, то начинал метаться по лицам князей. Наконец, глядя на Пекрура, он процедил:

– Никто из вас отсюда не уйдет! Никто! Мы отомстим за сына Урдманы! Плоть ваша станет пылью, коршуны пожрут глаза, кости высохнут и пожелтеют, и все вы лишитесь погребения! Клянусь пеленами Осириса, вам не дожить до месяца тиби!

– Богам виднее, – промолвил Пекрур, поднимаясь.

Когда силуэт Хассы растаял во мраке, наш предводитель сказал:

– Точите секиры, острите копья, дети мои! Через пару дней они будут здесь, но нас, клянусь Амоном, не найдут. Я буду на вершинах западных холмов, вы, Улхени и Петхонс – на вершинах восточных, а Пемалхим с остальными воинами спрячется у их подножия. Ударишь в тыл, сын мой, когда мы ринемся со склонов на врагов! Ты, Охор, разошлешь разведчиков. Пусть не жалеют роме, пусть внушат им ужас, чтобы сидели в своих конурах! Лишние глаза нам не нужны… Ты, Сиб, с двадцатью воинами будешь охранять корабли и жечь костры в лагере, чтобы казалось, будто мы по-прежнему на месте. Баклул пойдет с Пемой. Все!

Повернувшись, он направился к своей палатке.

– Боги благосклонны к нам, – вымолвил Петхонс из Песопта. – Они даровали нам великого вождя.

– И великого воина, – добавил юный Улхени, склоняясь предо мной. – Потом он вперил взгляд в темноту, туда, куда удалился Хасса, и процедил сквозь зубы: – Грозная Сохмет, помоги мне добраться до его печени! Я одарю твой храм стадом овец, зерном, опахалами и полотняной тканью… Помоги!

В моем шатре царила тишина. Я сел на теплую землю у порога, полюбовался коловращением светил и, опустив веки, стал приводить в порядок свои наблюдения. Тави, маленький Антон, Павел, Егор и остальные близкие и коллеги, члены моей вары и моего Койна, были сейчас далеко от меня даже в воспоминаниях. Для них минуют месяцы, но для меня пройдет немало лет, пока я не вынырну из прошлого, не обниму их и не начну свой удивительный рассказ – о том, как очутился в легенде. Долгое, долгое время, и потому о них лучше не думать, как и о Принце, Брейне и прочих супериорах с их загадочными проектами. Каждый наблюдатель знает, что лучше не вспоминать о покинутой реальности, а побыстрей соединиться со своим носителем, не только с телом, но и с аурой окружения – собственным статусом, прошлым и теми людьми, которые считаются твоими друзьями и врагами. Тонкая работа – вживаться в образ, ловить в окружающих отблеск души человека, чье тело сделалось твоим, вести себя соответственно и исправлять ошибки, если они были…

Этим я и занялся, как занимался в прошлые ночи во время плавания на корабле. Но там была горстка людей, и мне не понадобилось много времени, чтобы запомнить их имена и родословные, вызнать характеры и нравы, слабые и сильные стороны, а также определиться со «вторым эшелоном» – их родичами и близкими, которых Пема тоже безусловно знал. Этот процесс накопления информации был незаметен для моих спутников и к тому же объяснялся «выздоровлением» вождя, вдруг «вспоминавшего» то или это. Но в лагере была уже не горстка, а сотен пять народа, и среди них князья, с которыми я связан ближним и дальним родством; с кем-то, возможно, дрался в детстве или воровал финики, с кем-то пьянствовал, сражался в битвах бок о бок, делил вино и женщину… Это полагалось знать и обходить при случае острые углы, чтобы было поменьше поводов для недоумений. К счастью, я уже догадался, что Пема весьма нелюдим и замкнут и не имеет друзей среди персон своего ранга. Ореол силы, боевого искусства и свершенных подвигов (каких, я еще не выведал) окружал его, отгораживая от других вождей и воинов зоной отчуждения. Это было совсем неплохо – в начальный и самый тяжелый период я мог «играть» прежнего Пемалхима и либо остаться потом в этом образе, либо изменить определенные черты характера, сделавшись доступней и общительней. Все меняется со временем – тем более люди!