Штопальщица - Светлана Храмова Страница 7

Двенадцать лет назад Наташеньке-Натахе несказанно повезло. Обладательница того самого, единственного билета, как в лотерею выиграла, кому сказать! (Она сама тихонько посмеивалась, представляя ярмарочный барабан судьбы, бумажки внутри, он вертится, а Наташка маленькая совсем, на носочках стоит, шею тянет – заглянуть, как там и что. Праздничный базар, мальчишки носятся с крутилками ветреными, мужичок у киоска хлопушки демонстрирует, ппах! – и бумажная лента выстреливается, или конфетти; многоцветие, пестрота – все для увеселения еще более пестрой толпы; Наташу мама привела, мама Анастасия, и без умолку что-то про удачу рассказывала, мол, она в этом барабане прячется, видишь, ручку вращают – удача как белье в стиральной машине колотится, потом тащи билетик, да не любой, а тот, что прямо в руки прыгнет – тот и твой).

Вытащила, выцарапала у судьбы. Счастливый билет обладал мощными телесами, двумя глазами навыкате, почти посередине широкого лица, и двумя, как минимум, желеобразными подбородками; некоторое количество лишнего веса у выигрышного билетика Наташку не смущало ни капельки! На Наташку билетик смотрел приветливо, это главное.

Она своим Боренькой гордилась, как другие – породистой собакой ротвейлером. Ротвейлера ценят за преданность, а Владимир Зейсович Фридельман не просто предан, он Наташку любил.

И в Нью-Йорке любил, правда, не так сильно как в Москве – он тогда еще россиянином был, но богатеньким. Деловые вопросы решал в гостинице, где Натуся горничной работала; смешливая, задорная – вот этот задор и был ее козырной картой, мужчины комарами вились вокруг, невзирая на скромное Натусино положение – всего лишь в переднике кружевном да в наколке белоснежной, толкает коляску с тряпками и моющей химией от номера к номеру, туалеты скоблит и полотенца меняет, пол трет с усердием, неотразима.

Один из постояльцев-литераторов просветил ее, что на мужчин красивая ладная женщина, занятая уборкой их личного пространства (пусть даже временного… пусть даже не совсем личного), как-то по-особенному действует, желание вспыхивает как пожар, затушить который может только уход из семьи и новая женитьба, мол, у великого поэта Бориса Леонидовича Пастернака именно так любовь с Зинаидой Николаевной начиналась.

Та, правда не в отеле полы скоблила, а собственную дачу держала в чистоте, и не в горничных состояла, а обожаемая жена и соратница большого музыканта Нейгауза. Но полы предпочитала мыть при свидетелях. При гостях, а Борис Леонидович заезжал погостить, закадычный друг хозяина. Наблюдаемое им неоднократно мытье полов хозяйкой дома постепенно превратило обожание в любовь – руку и сердце предложил, много людей несчастными сделал, потому что жить без Зиночки не мог.

Восторг и страсть постепенно улеглись, Зиночка стала мужественной, застыла в отчаянии, Борис Леонидович потом от нее ушел.

У него только стихи писать хорошо получалось, остальное – вкривь и вкось. Нобелевский лауреат! – многозначительно завершил свой рассказ литератор, воздев указательный палец над ухом, будто лауреатство свалилось на поэта с неба, божий промысел. Как счастливый билет.

Имена упоминались Наташе неизвестные, да и нобелевское лауреатство никак не впечатлило, тем более, что речь шла не о литераторе-постояльце, а значит, чужая премия важна для самого рассказчика, не более. История показалась Наташе странной, но запомнилась.

Мытье полов она старалась в отсутствие гостей производить, так и по правилам положено, но некоторые специально в номер возвращались, вроде позабыли какой-то необходимый предмет, и никак не могут найти.

Владимир Зейсович, тот и не придумывал ничего, просил вначале постель поменять, а потом возлежал на свежезастеленных покрывалах, и внимательно следил за Наташенькиными перемещениями. Глазами навыкате вращал, туда-сюда. Он даже встречи деловые переносил пару раз, чтобы во время Наташиного священнодействия присутствовать, за ее движениями наблюдать. Как человек образованный – адвокат для особо важных случаев – в чем они заключались, Наташа поняла много позже, да и то не вполне, а вникать ей лень. Очень занятой человек, чужой, а поди ж ты – ее собственный муж, телефон в доме не умолкал. Когда Володя в доме находился, в месяц неделю, но все это потом, позже… пока что Наташа моет полы, чистит плитку в ванной комнате, а Владимир Зейсович бегемотом растянулся на постели, и держит газету перед собой, может, очень устал и ему никуда не хочется идти. А может, материал напечатали из зала суда, ему срочно необходим именно этот материал, как знать, как знать.

Наташа наклоняется рядом, тумбу прикроватную протереть – газета летит на пол, а Наташа уже в постели, подхваченная неуклюжим мощным объятием, и пикнуть не успела – губы в поцелуе слились. Бегемотовы губы – мягкие, вельветовые. Она ощутила себя бестелесной субстанцией, кашей-размазней, а бегемот нежный оказался, пухлый и бережный. Любовников у Наташи почти что и не было можно сказать, все больше отбиваться приходилось и отмахиваться. Не давала в обиду себя, берегла. Не знала, для чего и для кого, но берегла. А тут – как сознание выключилось, размякла.