Хромой странник - Тимур Рымжанов Страница 7

Я не стал задерживаться на берегу, пока были силы, вышел на дорогу и пошел по ней, все больше углубляясь в заросли. В тени деревьев идти было намного приятней и прохладней, нежели по берегу. Я с любопытством рассматривал запыленную обочину, траву, свежие звериные следы, так отчетливо отпечатанные на песке и пыли. Вот – заяц, в несколько больших прыжков преодолевший просеку. А это похоже на след, оставленный змеей. А это давний, явно человеческий след оступившегося путника, угодившего ногой в раскисшую глину колеи. Четкие, словно отчеканенные следы конских копыт.

Дорога спускалась с небольшого пригорка к заболоченной низине. От болот, правда, ничего не осталось, только высокие стебли рогоза, просохшая тина на зернистом торфе да уродливые, сухие коряги, наполовину вросшие в бурую грязь. Иссохшее болотце вытянулось неровным конусом между двух бугров, и дорога рассекала это место в самом узком перешейке. Дальше еще один пригорок, а за ним пологий спуск с густой березовой рощей. Прямо у обочины попался одинокий куст малины с единственной спелой ягодой. Не удержался, чтобы не остановиться и не углубиться в лес в поисках малинника побогаче. Пару раз обернувшись, запоминая ориентиры, чтобы не заплутать, смело отошел от дороги, понимая, что задержусь здесь на какое-то время. Малины было очень много. Под кустами и в траве попадались грибы, и я даже снял куртку, чтобы было куда собирать лесные дары.

Время шло незаметно. Уже часа через три я сидел у костра и с удовольствием нанизывал на тонкие прутья мясистые подберезовики, боровики, лисички. Видимо, я не настолько проголодался, чтобы зариться на дичь, которая в этих краях, похоже, была вовсе непуганная. Два или три раза я видел пробегающих зайцев, глухарей на ветках, каких-то куропаток вспархивающих за очередным поворотом. Вдали, где лес был погуще, отчетливо слышались визг и хрюканье кабанов. Будь у меня пневматическая винтовка или хотя бы рогатка, я бы поживился мелкой дичью, а так, с пустыми руками, гоняться за проворными пташками не имело никакого смысла. Грибы, конечно, тоже не бог весть что, но все-таки еда. Я и костер развел больше для уюта, нежели для приготовления пищи. Всем ведь известно, что грибы, те, что считаются съедобными, можно есть без всякой готовки, а я именно такие и собирал. Прочие, неизвестные или сомнительные, оставлял без внимания. Даже сыроежки и опята не трогал, боясь ошибиться. Здесь же, у костра, я не поленился выломать себе сухую березовую ветку в качестве посоха. Обтесал кору осколком камня, что так легко отбил молотком от большой глыбы, найденной неподалеку.

Часам к пяти я вышел обратно на дорогу. Признаки цивилизации наполняли ее каждые пару сотен метров. Так и казалось, что еще чуть-чуть – и за поворотом, за пригорком окажется поселок или сторожка лесника. Но нет, дорога все петляла и петляла в этом нескончаемом, диком лесу, наполняя меня раздражением и уже не радуя красотами. Нога разболелась и требовала покоя, несмотря на черепашью скорость. Вдобавок я еще пропылился, как старый и драный ковер. Так и брел на автопилоте по щиколотку в густой пыли, чихая и отплевываясь. Только часам к семи вечера услышал далекие отголоски человеческого жилья. Орали петухи, мычали коровы, особо заметно среди всех этих звуков выделялся размеренный визг пилы и стук топора. На душе стало как-то спокойно и уверенно.

Я уже не думал о том, как буду добираться домой, просто радовался что добрел-таки до нужного, хоть и незнакомого места.

Было еще достаточно светло, солнце сияло в безоблачном небе, и я не боялся подойти к населенному пункту незамеченным, как вчера, например, в поселке староверов.

Дорога огибала небольшой пригорок. Лес здесь был совсем редкий, а в воздухе явно витали запахи жилого места.

Обогнув густые заросли орешника, я замер в изумлении, неспособный уложить в голове такую нелепую, дикую картину. Дорога в этом месте как раз выходила к берегу реки, и именно на этом стыке расположилась небольшая деревушка, обнесенная высоким частоколом. Я глазам своим не поверил, но это действительно был частокол, высоченный, метра четыре, а то и больше. На вид весьма старый и потрепанный. В некоторых местах заостренные у верхушки бревна слегка покосились. Обходного пути не было. Частокол тянулся до самой реки с одной стороны и взбирался на холм с другой. Посередине – ворота с нелепой надстройкой, возвышающейся над проходом, как балкон. Под этим на вид шатким сооружением – огромный череп быка или буйвола, увенчанный мощными изогнутыми рогами. Сразу за распахнутыми створками ворот стояла телега без колеса. Пустующую ось телеги подпирал пень с подрубленными корнями. Дальше, за воротами – торцы нескольких бревенчатых домов, разделяемых ломаной полосой деревянного настила, упиравшегося в широкую площадку над водой и, очевидно, служившего пристанью. Да, именно пристанью, устланной слегка обтесанными бревнами. На берегу к вразнобой набитым столбикам были привязаны несколько простеньких разнокалиберных лодочек, сиротливо качающихся на воде. На этом фоне горделиво красовалась солидная крутобокая парусная лодка. Возле нее клубилась пестрая толпа местных аборигенов. Часть из них выгружала какие-то свертки, тюки, мешки, бочки. Другие суетились, громко кричали и, кажется, были заняты каким-то очень важным делом.

Зашуршавшие сбоку кусты привели меня в чувство, сбили оцепенение и шок от всего увиденного. Из орешника вывалился тяжело дышащий, тощий и конопатый мужичонка, кривой на один глаз, с отвратительным беззубым оскалом. Одет он был в серую накидку или старое пальто с деревянными пуговицами, в простые грязные штаны, обмотанные снизу какими-то серыми тряпками. На ногах у мужика были самые натуральные лапти. Правый лапоть был совершенно растрепан и неизвестно как держался на ступне, левый казался крепким. На затылке каким-то чудом держалась шапка с загнутыми краями, сшитая конусом из лоскутов облезлого меха. Заросший лоб с гладко прилизанными, редкими волосенками, борода почему-то двухцветная, у рта темная с бурым оттенком, по краям пепельно-серая, всклокоченная, сильно выпирающая вперед. На спине мужик волочил тяжелый на вид мешок. Впопыхах чуть не налетев на меня, дядька быстро кинул оценивающий взгляд, презрительно ухмыльнулся, хмыкнул и обратил свой взор на пристань. Расплылся в довольной улыбке и прищурился.

– С Этиль Узмени обез Вихля пожаловал. Эрся подрал, а забороло что дышло! Зарит змий касат живота!

– Ты сам-то понял, что сказал? – спросил я почти шепотом.

– Валыкай…

Сказав это, мужик смачно сплюнул, подтянул мешок, еще больше ссутулился и пошел через ворота в деревню, бормоча себе под нос что-то невнятное.

Я на долю секунды увидел себя со стороны. Дранные джинсы, потертая куртка, дырявая, прожженная на пузе зеленая толстовка с капюшоном. Высокие армейские ботинки, солдатский ремень с потемневшей латунной пряжкой, кожаный фартук, сложенный кульком, заброшенный на плечо. В руках кое-как обтесанный кривой посох. И все это покрыто толстым слоем пыли, в том числе и мозг… Вот не было у меня в голове на тот момент ни одной конструктивной мысли! Точки и тире, точки и тире. Причем точки – слова матерные, тире – слова очень матерные. Обессиленный физически, опустошенный морально, я плюхнулся на задницу там же, где и стоял.