Лейтенант из будущего. Спецназ ГРУ против бандеровцев - Юрий Валин Страница 7

Лицо безумной девки осколки гранаты пощадили – ниже всё расковыряло, а рожа конопатая целехонька. Сидела мертвая девка у стены, глаза открыты, смотрят… И та богопротивная пустота в них, словно видит мертвячка что-то… Вспоминалось потом, шоб ей… И пулеметчик тот, что давным-давно на восток шагал, и девка дурная, и другие… Всем неверующим, самогубцам и жидам в рай дороги нету – то Микола знал давно и твердо. Так на що они смотреть могут?

Понизили, перевели в охранную роту. Пути у Сортировочной охраняли. Мерзнешь каждый день и прибыли никакой…

Потом Микола догадался, что ему повезло. Поспокойнее здесь, у станции, было. А подальше от города Житомира, ох, как партизаны активничали. Считай, в каждом районе по отряду, а уж севернее… Чуть ли не бандитские дивизии в лесах орудовали, болтали, что из Москвы им даже танкетки на парашютах сбрасывают.

К Рождеству навестил отец, привез гостинцев, корил, что родителей сын вовсе забыл, не шлет домой ничего. Микола отговаривался строгой службой – о том, что из вагонов «утряска» по удобному случаю организовывается, упоминать не стал. Зачем родителям гроши? Все одно старые, свое отжили…

К весне немцы что-то заподозрили – на допросы вызывать стали. Вроде что такого – эшелоны так и прут, ну, на ящик или коробку поменьше доедет, – велика ли разница? Что за крохоборская нация? Готовы расстрелять за консервы паршивые.

Поразмыслив, Грабчак написал два рапорта, изъявив желание уйти в «боевое подразделение на перший край боротьбы с большевизмом».

После месячных курсов попал в другой батальон, отправили в сельский гарнизон, но спокойный. Подразделение числилось серьезным, в резерве держащимся. Среди прочих и хлопцы из расформированного 201-го шуцманшафт батальона [24]служили. Ох, и повидавшие жизнь люди, знающие, политически подкованные. Присмотрелись, в свой гурт [25]допустили. Микола, как самый молодой, понятно, при постоянной заботе оказался: сбегай, подай, принеси. Пили, конечно, много. В селе по всем хатам подряд шли: выставляй «четверть» с закусью, небось, не москалей или германцев угощаешь, своих защитников кормишь. Село было большое, сознательное. Лишь пара хат сгорела невзначай – так за глупость и жадобу бог дурных людей непременно накажет.

На облавы и в засады ходили редко: гарнизон сильный, но это пока в крепких дзотах сидит. Просто уймища партизан расплодилась: считай, в полной осаде батальон сидел. Но имелись в лесах и свои люди: то на поляков наведут, то о маршруте краснопузых бандитов предупредят. С немцами можно разную политику вести, но кацапа или ляха стрельнуть – то на великую пользу неньке-Украине.

– Очистим землю, – говорил улыбчивый морщинистый Евген Бобель.

Бобелю можно было верить – он еще у Петлюры воевал в героической армии УНР, потом полякам послужить довелось. Железный человек. Врагов казнил револьверным шомполом – вставит в ухо, ладонью легонько по кольцу пристукнет – только дернется ворог, даже не осознав, что смерть пришла. Да, привычка к войне нужна, точный навык и боевой опыт.

Рассказывали батальонцы, как и где служили, как у немцев диверсиям обучались, как Львов в 41-м от жидовской и большевистской скверны чистили. Да, нужна Украине своя армия. Свое государство, вовсе независимое. Заслужили, сполна историей своей тяжкой, кровью обильно пролитой заслужили.

– То, что немцы с москалями на фронте друг друга истребляют – то нам только на пользу, – говорил, разливая по стаканам крепкий подкрашенный самогон, опытный Гонзюк. – Нехай. Придет и наше время. Немцы управиться с жидами помогли, москалей сильно обескровили. Теперь их черед пришел дохнуть. Пусть война дольше идет, пусть молодые хлопцы учатся пулеметом владеть. За такими, как Микола, будущее. Признает Европа и Англия вольну и независиму Украину, если мы силу покажем, армию создадим. Опять же панов-поляков надобно под корень вывести…

Микола кивал, вливал в себя самогон, печеным яичком закусывал. Но на сердце кошки скребли – на фронте Советы напирали, и попробуй с ними без Гитлера, без танков и бомберов германских, справиться. Многих умных и дальновидных людей обстановка беспокоила: приходили и из леса бандеровцы, выменивали патроны и оружие, наведывались мельниковцы, за взрывчатку договаривались, о политике разговаривали, спорили. Мечтали за свободу Украины, гадали, що дальше делать, как заодно с нежданно надорвавшимся Рейхом ко дну не пойти. По всему выходило, что пока умнее будет Германии помогать – Советы сейчас опаснее. Вот как до капли истощат друг друга угнетатели западные и восточные, тогда и возродится единая Украина от Балтики до Урала. Но нельзя дать Советам прочухаться, дух перевести.

Сложная была обстановка, тревожная. И когда прошел слух, что в Галицийскую дивизию СС пополнение требуется, снарядили туда часть верных бойцов. И Миколу. Не очень-то спрашивая, снарядили, о чем шутце Грабчак под Бродами сильно пожалел.

…Так и не заснуть. Светлело за окном. Памятный день. И семьдесят лет назад не спал Грабчак в такое утро, сидел в окопе. Нет, связным же был – унтерштурмфюрер-хорунжий, командир взвода, Миколу тогда в село посылал. В траншею уже позже загнали. Ну, то детали, мало кому нужные…

…Снова лязг призрачный в ушах. Дрянные, грубые, истинно зверячи, те «тридцатьчетверки» – верно в газетах пишут и по телевизору рассказывают. Но когда та негодная броня траншею утюжит, об ином думаешь. Да что там думаешь, обсираешься, да и все…

Смотрел в темный потолок отставной стрелец Грабчак. В голову лезло ненужное, из того, что юным хлопцам в вышиванках и камуфляжных штанах не расскажешь. Да, герои легенд в тех траншеях навсегда сидеть остались, те борцы, що до последней гранаты большевистские танки жгли. Пусть так и будет. Все равно проверить некому – один Микола Грабчак остался. Один. С храпом соседей по палате, с повышенной пенсией и старческими немощами, с двумя юбилейными медалями и уважением понимающих земляков. «Слава Украине, героям слава!» – это ему кричать будут. Заслужил.

…Опять отчего-то мальвы вспомнились. После лагеря не рискнул Микола в родной Глибоч вернуться. Да ну его к бесу – могли и кости переломать – ветеранов, что по иную сторону фронта, по совковую, воевали, в поселке хватало. Родители все едино, наверное, к 54-му уже померли. Не осталось Грабчаков на свете…

Ошибался шутце-герой. Очень далеко, так что даже объяснить трудно, сидел на лавке другой Грабчак, на воду смотрел. Уж рассвело, над озером туман развеялся. Почесывал лысину Петро Грабчак, пытался сосчитать – какое ж число по самому старому стилю? Без хорошего календаря запутаться легче легкого, но по всему выходило, что до юбилея три дня осталось. Про последний свой «тамошний» бой старик частенько рассказывал. Теперь уж праправнукам. Эх, бежит время, уж и самому то давнее и далекое странной сказкой кажется. Но слушают, рты пооткрыв. Правда, объяснить, что «Львов» – это город, а не боевая машина, трудновато. «Пантеры», «тигры», «львы»… Э, да що там говорить, любой в этаком немыслимом зоопарке запутается. Немного довелось тогда повоевать Петро Грабчаку, иная военная судьба ему выпала, мучительная. Но пусть и недолго, но честно воевал. Чего ж перед потомками скрывать? Дата, пусть и не очень точная, семейным праздником стала. Съедутся гости, отметим сообща…