Волшебница на грани - Лариса Петровичева Страница 7

— Пираты, что ли, встречаются? — скептически осведомилась я. Генрих кивнул.

Я пожала плечами. Кажется, пришла пора показать, насколько я великая волшебница.

Нет, конечно, я не верила, что смогу открыть зеркало снова, тем более так, чтобы оно показало нам нужное место. Я просто положила ладонь на стекло и, глядя на отражение Генриха за своим плечом, сказала:

— Княжество Кандаши, пожалуйста. Нам надо туда.

Генрих был похож на ребенка, который замер от восторга перед рождественским чудом. Я невольно улыбнулась ему и почувствовала, как кончики пальцев начинает жечь.

На меня вдруг нахлынуло — обжигающий солнечный свет, соленый запах моря, птичьи голоса. Восторг и чистое, беспримесное счастье были настолько яркими, что меня даже оторвало от пола. Все во мне пело, все звало туда, к солнцу.

Я нашла потерянную себя.

Я вернулась к себе.

Я наконец-то стала той, кем должна была быть.

— Вы только посмотрите на это… — выдохнул Генрих за моей спиной. — Непостижимо…

Я открыла глаза и увидела в зеркале невероятно старый заброшенный дом. В комнате, которая предстала перед нами, не было мебели, а окна и углы обильно украшала паутина. Но там, за грязным стеклом царило беспечное голубое небо и сияло солнце.

Я зажмурилась.

Снова открыла глаза.

Помотала головой.

Господи, это невозможно. Во мне просто неоткуда взяться магии, оживляющей зеркала. Но ведь несколько часов назад я была в своем мире, а теперь стою здесь, в тюремной камере с принцем-заключенным и смотрю на зеркало, которое отражает совсем не то, что перед ним.

Может быть, я и в самом деле волшебница.

Может быть.

— Ну что? — негромко спросил Генрих. — Идем?

Я кивнула. Генрих обошел меня, решительно выдохнул и погрузил лицо и руки в зеркало. Камеру озарило бледно-голубым светом, повеяло грозовой свежестью, и я увидела, что Генрих стоит за стеклом и протягивает мне руку.

— Все в порядке? — уточнила я. Генрих улыбнулся, светло и счастливо.

— Да! — воскликнул он, и в его глазах появился влажный блеск. Генрих был готов смеяться и плакать от счастья, и я прекрасно понимала его. — Можно идти!

Я дотронулась до зеркала, и рука легко погрузилась в стекло. Генрих сжал ее, потянул на себя, и я почувствовала, что падаю во тьму.

— Двойной побег, — прошептала я, понимая, что едва держусь на ногах от усталости. Если бы Генрих не держал меня за плечи, я бы упала. — Сначала я из дворца, теперь вы из своей клетки…

— Да, — с улыбкой ответил Генрих. Тепло его ладоней на моих плечах говорило, что это не сон и не бред. — Вы… вы невероятная, Людмила! Вы спасли нас обоих.

— Я сама не ожидала, — откликнулась я и чихнула: в комнате было очень пыльно. Романтическое очарование момента ушло — надо было действовать дальше. — Что будем делать?

— Надо осмотреть дом, — произнес Генрих. — Идем.

Мы вышли из комнаты и оказались в сумрачном коридоре, который вел к лестнице. На стенах висели портреты, до того запыленные, что на них нельзя было рассмотреть лиц. Головы и ордена казались призрачными.

Мне сделалось тоскливо.

Когда-то здесь жили люди, и семья была довольно обеспеченной. А теперь остался лишь дом с привидениями, скрипящие под нашими ногами полы и печальные воспоминания в пыли и паутине.

Мы спустились на первый этаж и оказались в гостиной. Здесь было темно: высокие окна закрывали ставни. Ни следа мебели — покидая дом, хозяева вывезли из него все. Генрих, который шел впереди, остановился в центре гостиной и негромко произнес:

— Я знаю этот дом. Он когда-то принадлежал генералу Аврутти.

— И где же теперь генерал? — поинтересовалась я.

— Убит, — ответил Генрих. — Его семья съехала, как вы видите.

— Что делаем дальше?

— Выберемся отсюда, — улыбнулся Генрих. — Вы не представляете, Людмила, как же я счастлив!

Я прекрасно его понимала. Если просидишь в клетке четыре года, то будешь петь и плясать.

На кухне, опустевшей и тоскливой, все еще витал тихий запах пряностей. Генрих нашел дверь черного хода, и на наше счастье она была закрыта так небрежно, что ему хватило хорошего удара, чтобы дверь вылетела, впуская свежий воздух. Мы вышли в сад, заросший сиренью, жасмином и ежевикой, и я остановилась на минутку: как же хорошо!

Быть свободной.

Не бояться.

Просто дышать.

Генрих посмотрел на меня и снова улыбнулся. Я невольно отметила, что ему идет эта улыбка, спокойная и тихая.

— Хорошо? — спросил он.

— Хорошо, — ответила я и поняла, что тоже улыбаюсь.

С момента моего попадания прошло меньше суток, и я, кажется, окончательно привыкла к тому, что угодила в другой мир.

Мы пробрались к покосившимся воротам, я сломала каблук на каком-то камне, подвернувшемся под ноги, и Генрих, критически осмотрев нас, сообщил, что мы похожи на бродяг.

— И что делать? — спросила я, понимая, что с бродягами может быть очень короткий разговор.

— Пойдем к храму Святой Гирши, — сказал Генрих, отодвигая створку ворот. — Он дальше по улице. Когда-то я знал тамошнего настоятеля.

Мы выбрались на улицу и пошли вдоль угрюмых домов, которые казались стариками, смотрящими на людей из-под прикрытых глаз. Я так и чувствовала чужие взгляды, которые провожали нас. На наше счастье, они не были злыми, но все равно было неприятно. Мимо прошла женщина с корзиной, посмотрела на меня и мазнула указательным пальцем по кончику носа. Генрих, как видно, ее не смутил.

— Что это значит? — спросила я, когда женщина была достаточно далеко.

— Этот жест отпугивает нечистого, — ответил Генрих. — Первым делом купим вам нормальную местную одежду.

Я кивнула.

Народу на улице постепенно становилось все больше и больше, и я, босая, растрепанная и в джинсах, невольно привлекала внимание. Однако никто ничего не сказал, только стайка пробегавших мальчишек засвистела и заулюлюкала, показывая на меня пальцем.

— Очень вежливо, — пробормотала я. Генрих лишь усмехнулся.

— Хорошо, что вы с мужчиной, — сказал он. — Иначе они бы уже бросили в вас камни.

Я одарила убегающих мальчишек хмурым взглядом, и один из них тотчас же споткнулся и растянулся на мостовой. Вот тебе! Не всякий, кто кажется беззащитным, не может за себя постоять!

Наконец мы вышли к храму. Он возвышался над грязной улицей, словно белая сахарная гора, в которой трудолюбивые муравьи выточили портик, колонны и статуи святых. Поднимаясь за Генрихом по лестнице к гостеприимно распахнутым дверям, я поймала себя на том, что иду с раскрытым от восхищения ртом.