Сила меча - Дмитрий Тедеев Страница 66

И фехтовальщик “клюнул” на мою открытую и кажущуюся проигрышной стойку, сделал стремительный атакующий выпад. Резкий, неожиданный и очень глубокий.

Если бы я попытался отступить, отпрыгнуть от этого выпада назад, я бы не успел, он всё равно достал бы меня и нанизал на свой длинный меч.

Но этот выпад и для него был очень опасен! В своём стремительном скачке вперёд он тоже уже потерял возможность отступления! Чтобы погасить набранную скорость, а потом начать двигаться в обратном направлении, нужно время. И ему не хватило бы этого времени, если бы я, к примеру, пошёл на иай учи, на взаимное убийство, предпринял бы встречный выпад.

Фехтовальщик пошёл ва–банк, этот его выпад сделал неизбежной мгновенную развязку боя. Избежать чьей‑нибудь смерти было уже практически невозможно.

Я резко вскинул меч навстречу фехтовальщику, так же, как и в предыдущем бою, нацеливая его прямо в лицо, прямо в глаза.

“Глаза – это выведенные наружу участки мозга, воздействуя на глаза, напрямую воздействуешь и на сам мозг. А через него – и на тело противника …”

Хотя мой меч и был значительно короче, фехтовальщик не смог не отреагировать на моё движение. Он не был готов к иай учи, к встречной атаке лоб в лоб, он отвернул. Чуть–чуть, еле заметно, но отвернул. Продолжая выпад, движение вперёд (которое уже всё равно было не остановить), он немного изогнул корпус, отклоняя голову вправо. И не заметил, что я тоже смещаюсь чуть в сторону. Очень резким поворотом бёдер подтягивая меч к своему левому боку.

На тренировках я отрабатывал это движение как мягкий блок, выполнял его, чтобы просто прикрыться своим мечом от меча “провалившегося” в атакующем выпаде противника. Но сейчас была не тренировка, и я вовсе не был склонен щадить своих врагов. Я вовсе не напрашивался ни с кем драться. Сами захотели, ну так и получайте… Лезвие скользнуло не по мечу, а полоснуло по запястью фехтовальщика. Перерезав сухожилия и артерии.

Фехтовальщик выронил из руки свою “шпагу”, но раньше, чем она коснулась земли, я, продолжая двигаться мимо него и распрямляясь при этом как взведённая пружина, нанёс удар наискосок снизу, разрубая тело противника от правого подреберья до левой ключицы. И опять успел хладнокровно отпрыгнуть, почти не испачкавшись в брызнувшей крови.

Этот второй мой бой закончился ещё молниеноснее, чем первый. Не было ничего, что часто показывают в “рыцарских” и “самурайских” фильмах, ни длительных манёвров, ни перестука мечей друг о друга. Неподвижные фигуры “взорвались” яростным движением, блеснуло мелькнувшее оружие, одна вспышка, одно мгновение – и всё… И один из противников уже падает, а другой почему‑то остался невредимым.

Наверняка мало кто даже из ближайших зрителей сумел толком разглядеть, что же произошло в первом и во втором бою. Было понятно только, что я как будто заколдован кем‑то, и что мою руку как будто направляет некая потусторонняя сила.

Надо действовать немедленно дальше, не дожидаясь, пока впечатление от моих блистательных побед ослабеет.

— Надеюсь, больше мне никого из вас не придётся убить для доказательства того, что и так очевидно? Никто больше не желает оспорить моё право на меч побеждённого мной герцога? Как и на всё остальное, принадлежавшее ему?

Голос мой звучал ровно и глубоко, со сдержанной силой, с еле заметной горькой иронией аристократа, вынужденного волею судьбы общаться с такими недалёкими своими подданными, тщеславие которых и стремление захватить чужое богатство затмевает им рассудок, заставляя идти навстречу гибели. Я и не подозревал раньше, что могу так говорить.

Желающих оспаривать моё право наследника герцога Арики больше не было. Лица собравшихся были уже далеко не так спесивы, как раньше! Было видно, что они верят в мою честную победу над герцогом! И понимают, что им придётся признать во мне, наглом выскочке, малолетнем сопляке, своего нового господина, нового герцога. В верности которому они, как офицеры войска герцога обязаны были теперь присягнуть.

Мне не совсем было понятно тогда, что это за войско может быть в королевстве кроме королевского войска, что это за государство такое, в котором присягают на верность не главе государства, а совсем другому человеку, пусть даже и очень знатному… Но пока что это не имело большого значения. Я видел, знал, что мне обязаны присягнуть высокородные офицеры (а с ними и всё войско), но что им до смерти не хочется этого делать, и они тянут время в надежде, что произойдёт что‑нибудь такое, например, новый вызов на поединок, что может всё изменить.

Ждёте, что меня всё‑таки кто‑нибудь убьёт, и тогда присягать не надо будет? Не дождётесь, сволочи! Не дам я вам возможности ждать! Кто не со мной, тот – против меня! Есть желающие выйти против меня?! Нет? Тогда вам придётся быть со мной.

Начнём с графа. Самого пожилого и очень авторитетного среди офицеров, хорошо разбирающегося в законах этой проклятой страны. И явно – далеко не самого искусного среди них фехтовальщика. Мне было немного жаль его, он первым заговорил со мной, не побрезговал, причём говорил довольно уважительно, по крайней мере не пытался меня унизить. И в голосе его мне даже слышалось порой некоторое сочувствие к обречённому мальчишке.

Но я задавил в себе эту жалость. Здесь нельзя было жалеть никого, даже графа. К тому же, не смотря на его “сочувствие” мне, меч свой, к примеру, он мне не предложил, предпочёл вместо этого безучастно ждать, когда меня, безоружного, изрубит на куски опытный и умелый боец. А я даже и не собираюсь его убивать, я его заставлю лишь первым признать во мне господина. Ну и что, что ему не хочется быть в этом деле первым? Ну и что, что я его именно заставлю? А мне – хочется умирать в пятнадцать лет?! Я вынужден быть жестоким, другого пути выжить просто нет.

И я безжалостно обратился к пожилому растерянному графу.

— Прошу вернуть мой меч. Если, конечно, вы признаёте, что он мой по праву. И прошу также присягнуть мне как вашему новому господину. Если, конечно, вы не желаете оспорить в поединке на мечах, что по закону я являюсь вашим господином.

Граф вспыхнул, я ясно увидел, что он колеблется, что спесь аристократа, не желающего унижаться перед молокососом, борется в нём со страхом смерти, неизбежной для него, если он вздумает заартачиться.

Внутренняя борьба длилась секунду, не больше. И нежелание умирать победило.

Так же, как и тогда, когда он не предложил мне, оставшемуся безоружным, свой меч. Наверняка ему очень хотелось это сделать. Но ему казалось, что и его меч не спас бы меня, а после моей гибели сам он, отдавший своё родовое оружие в руки безродного проходимца–вора, мгновенно утратил бы весь свой авторитет. А вскоре – и жизнь, какой‑нибудь молодой задира очень быстро вызвал бы его на дуэль или просто оскорбил, принудив самому сделать гибельный вызов.

Граф торжественно подошёл ко мне, опустился на одно колено и протянул меч герцога. Который слуги уже успели вынуть из отрубленной руки Каренгея, отчистить от крови и вложить в ножны.