Вариант `Бис` - Сергей Анисимов Страница 66

Капитан наконец-то оторвался от глечика с молоком, кивнул головой на ведомого, делающего глотающие движения кадыком. Сержантша быстро приняла, передала лейтенанту, не дав ему сделать ни одного лишнего движения.

– Как там, в штабе? – вопросил комэск, растягивая гласные, как человек, которому и лишнее-то слово в тягость.

– Пишут, считают, – младший сержант смотрела на капитана со смесью ужаса и восхищения. По фронтовой привычке комполка вывел радиообмен на динамик, подвешенный на сосне чуть в стороне от штабного угла. Туда, после взлета, стеклись техники и аэродромщики, дело у которых не ближайшие часы оставалось только одно – ждать. «Чтобы знали», – объяснил командир сурово-подозрительному по определению особисту. Под его бдительным взором ни разу не поднимавшиеся в воздух, кроме как в чреве «Дугласа» при последнем перебазировании, технари и сжавшиеся за их спинами аэродромные девчонки получали достаточно полную картину произошедшего в воздухе, от первого «Твою мать!» летчика, увидевшего строй «крепостей», до облегченного «Сели…» последнего из оставшихся в живых, вернувшегося на свой аэродром.

Зрелище протянувшейся на всю видимость вереницы «коробочек» американских бомбардировщиков ввергало в ступор. Двенадцать «летающих крепостей» либо идущих в нижнем эшелоне «либерейторов» составляли одну эскадрилью. Три эскадрильи, тридцать шесть машин, составляли группу, две пли три группы – крыло из семидесяти двух или ста восьми бомбардировщиков, построенных косым трехмерным ромбом, способным встретить сотнями стволов атаку с любого направления. И такие «коробочки» шли и шли, как фаланга гоплитов, с запада на восток – насколько хватало глаз.

На обычной войне действия одного летчика, каким бы он выдающимся асом ни был, не имеют почти никакого значения. Даже сбившие за два-три года войны до полусотни вражеских самолетов асы фактически не оказывают на ход войсковых операций никакого влияния, и только постепенное накопление на каком-то участке невосполнимых потерь с течением времени может к чему-нибудь привести. Точно так же, когда корпус выбрал себе американское бомбардировочное крыло, не слишком прикрытое истребителями, и начал заходы на него, отдельные сбитые или вывалившиеся из строя «крепости» уменьшали оборонительную мощь противника совсем ненамного. Несколько ЯКов сбивалось в каждой атаке – в обмен на повреждения, которые огромные и живучие четырехмоторные машины получали от их огня. Слава Богу, все пилоты имели строгий приказ, будучи подбитыми, не пытаться спасти машину, а покидать ее с парашютом. Это несколько снимало груз с плеч летчиков, самолеты которых были почти не защищены. Заводы выпускали достаточно моторов и планеров, чтобы пополнять воюющие полки, но брать опытных летчиков было уже неоткуда – резервы фронтов были выскоблены до дна.

После второго захода – сверху вниз и сзади наперед через четкий строй бомбардировщиков – первая эскадрилья оказалась над поднимающимися откуда-то снизу «мустангами» и с облегчением занялась своей прямой обязанностью. Драку с тремя-четырьмя десятками американских истребителей летчики полка восприняли как подарок неба, это было более благодарным занятием, чем бессмысленные атаки на застилающие небо порядки бомберов, которым вооружение легких «красавиц» было как слону дробина. Если два остальных полка корпуса, вооруженные ЯК-9Т с 37-миллиметровой пушкой и «эрэсами», имели хорошие шансы сбить В-17 несколькими удачными попаданиями, то единственная 20-миллиметровая пушка ЯК-3 вкупе с парой крупнокалиберных пулеметов должна была поливать даже одиночный бомбардировщик как из шланга, чтобы чего-то добиться. С истребителями все было понятнее и проще: высота, скорость, маневр, огонь. Зашел в хвост – сбил. Дал зайти в хвост себе – прощайся с жизнью. В стремительных серебристых «мустангах», раскрашенных кольцами и квадратами, было много общего с советскими ЯКами, как есть много общего в силуэтах акулы и дельфина, выточенных эволюцией ради единой цели – подвижности. Разделившись сначала на звенья, потом на элементы, американцы приняли навязанный им бой, вовсе не пытаясь, вопреки стандартной тактике советских истребителей, обязательно сорвать атаку на свои бомбардировщики. У бомбардировщиков была своя работа, у истребителей была своя. Бой шел на равных, долгий и упорный, новичков в нем, похоже, не было ни с той, ни с другой стороны. Истребители крутились, переворачивались, пикировали друг за другом до самой земли, стреляя. У капитана отказало сразу все оружие, и он потерял секунды, пока на ощупь, не прерывая каскад фигур пилотажа, искал тумблер дублирующей цепи предохранителей. За это время к нему в хвост зашла американская пара. Ей хватило бы и одной секунды, чтобы его сшибить, но по «мустангам» очень вовремя шарахнул его ведомый – не попав, но заставив уйти вниз. Теперь они сами спикировали за этой парой, непрерывно оглядываясь, чтобы сзади снова никто не пристроился. Променяв высоту на скорость, «мустанги» разогнались до совершенно невероятных скоростей, но капитан с ведомым, открыв рты и мыча от непереносимой боли в ушах, висели у них на заднице, как пара легавых на хвосте у лисы.

– Крылья! Крылья! – орал лейтенант, согнувшийся в своей кабине в ожидании треска, которым будет сопровождаться разрушение конструкции ЯКа.

Американцы начали выходить из пикирования на двух тысячах метров, по-прежнему держа строй. Комэск сам не был уверен, отвалятся у его машины крылья или нет, – но раз не отвалились у «мустангов», то должны выдержать и у «Яковлевых». Медленно и аккуратно, миллиметр за миллиметром он выбирал на себя ручку управления, уменьшая угол, под которым разогнавшаяся машина неслась к покрытой черными полосами уже различимых деревьев земле. Чуть дрогнет рука, и все – последнее, что услышишь в жизни, будет треск лопающегося металла…

Они вышли из пике в трехстах метрах от земли, почти без просадки, аккуратно, как в аптеке. «Мустанги», пилоты которых, видимо, плохо соображали после перегрузок, начали набирать высоту. Используя резерв скорости после пикирования, советским истребителям удалось сблизиться с ними на четыре десятка метров. Капитан оглянулся вправо – ведомый шел на своем месте, только чуть пониже.

– Твой правый, мой левый, потом вправо! – успел крикнуть он, и оба одновременно открыли огонь по плавно перемещающимся в прицелах самолетам. У них было на это полсекунды, потом дистанция сократилось так, что самолетам пришлось резко взять в сторону, чтобы не столкнуться в воздухе.

Резко развернувшись, оба ЯКа снова зашли к американцам в хвост, расстреливая истекающие белым дымом машины, уже валящиеся вбок. Потом произошел эпизод, который заставил капитана несколько смутиться. Он открыл огонь из пулеметов, чтобы активировать фотопулемет в крыле, и четко видел, как пули раздирали обшивку падающего «мустанга». Уже можно было выходить из пике, но он продолжал, давая короткие очереди толчками большого пальца на кнопку электроспуска, держаться за американцем. С вражеского самолета вдруг сорвался сброшенный фонарь кабины, улетевший влево, и летчик, как чертик из табакерки, высунулся наружу, приподнимаясь на локтях. В это мгновение в «мустанг» вошла последняя очередь, и летчика вновь вдернуло внутрь. Войдя в штопор, самолет ввинтился в землю, в одной вспышке превратившись в полыхающее месиво металлических листов. Второй истребитель рухнул в километре, пилот успел выпрыгнуть. Если бы не слишком маленькая задержка, выставленная на фотопулемете, капитан не стал бы стрелять по обреченной машине, и летчику, возможно, хватило бы высоты спастись. Комэск не испытывал большого стыда или чего-то в этом роде – просто некоторую досаду. Убивать непреднамеренно на такой огромной войне было глупо.