Сила меча - Дмитрий Тедеев Страница 64

— В самом деле… э–э-э… любезнейший. Закон и в самом деле запрещает использовать какую‑нибудь вещь, если нет уверенности, что принадлежит она этому человеку по праву. Я вовсе не хочу сказать, что вы украли меч у герцога. Но есть ли кто‑нибудь, кто может подтвердить, что меч вы добыли в честном бою?

Раина! Раина может! Я хотел было уже сказать это, но осёкся. Подставлять девчонку, которая спасла меня, было невозможно. Кем я буду, если стану прятаться за спину девчонке? Которой всё равно никто не поверит… И я заговорил, как можно старательнее подражая спесивому тону моего противника.

— Я сам, странствующий рыцарь Лунного Света, утверждаю, что убил герцога Арику в честном поединке и теперь по праву победителя являюсь обладателем всех его титулов и имущества. В том числе и меча. Моего слова вполне достаточно. Слово Максима, рыцаря Лунного Света не нуждается ни в чьём подтверждении. Если кто‑нибудь сомневается в моём слове, пусть попробует, как эти несчастные, забрать у меня меч.

Но и эта напыщенная речь не произвела должного впечатления на офицеров. Граф, который был почему‑то настроен наиболее терпимо ко мне (он был единственным из офицеров, который снизошёл до прямого разговора со мной), вновь стал разъяснять закон, который, как я уже понял, был не на моей стороне.

— Послушайте, любезнейший… э–э-э… господин Максим. У меня нет оснований подвергать ваши слова сомнению. Однако есть человек, благородный господин Каренгей, утверждающий, что… э–э-э… ваши слова… не вполне соответствуют действительности. И что меч не принадлежит вам по праву трофея. Закон в таких случаях гласит, что до тех пор, пока не выяснится в поединке, кто из вас прав, вы не можете пользоваться этим мечом. Даже в поединке. В противном случае поединок не будет считаться как вполне честный с вашей стороны. Прошу вас добровольно сдать меч на время выяснения вашей правоты. Под моё слово офицера.

Пришлось отдать меч. Я чувствовал, что попал в ловушку, но как выбраться из неё, даже не представлял.

А мой противник Каренгей неожиданно пожелал драться со мной этим самым отданным мной мечом. Объяснив это тем, что является родственником погибшего от разбойничьей руки герцога и поэтому имеет право владеть его мечом. Оказалось, что этот ихний дурацкий закон действительно предусматривает такое право.

Но и это было ещё не всё. Когда я спросил, а чем же буду драться я, Каренгей издевательски захохотал. И даже снизошёл до разговора с “вором”.

— Как, у благородного странствующего рыцаря Лунного Света нет своего меча? Неужели меч герцога был первым, который благородному господину удалось украсть? Какая досада! Ну ничего, пусть благородный господин не отчаивается! Раз вы сумели справиться безоружным с самим герцогом, то уж меня‑то вам бояться совершенно нечего! Даже и безоружным! Или всё‑таки боитесь? Или всё‑таки вы лжец, трус и вор?

Ловушка захлопнулась. Шансов у меня не было. Одно дело – случайно справиться с человеком, даже и не подозревающим, что ты что‑то умеешь. Совсем другое дело – выйти безоружным против готового ко всяким неожиданностям опытного воина. Который несмотря на показную спесь явно меня опасается, иначе не стал бы так уж стараться отнять у меня все шансы. Он знает, что я опасен, и будет настороже. В такой ситуации шансов у меня нет.

То, что у меня нет шансов, понимал не только я. Это понимали все. Но никто, в том числе и граф, довольно дружелюбно разговаривавший со мной, никто не стремился мне помочь, подсказать, что делать. Кроме… Раины.

— Господин Максим! – отчаянно крикнула она, – Вы можете попросить меч у кого‑нибудь! Закон не запрещает одолжить вам меч для поединка!

То, как на неё посмотрели после этого, сказало о многом. О том, что она нарушила если не закон, то строжайшие неписаные правила, обязующие женщин знать своё место и уж ни в коем случае не вмешиваться в выяснение отношений между мужчинами. Если теперь меня всё‑таки убьют, ей уже не позавидуешь.

Спасибо тебе, ты уже спасла меня один раз. Теперь, не щадя себя, пытаешься спасти вновь.

Кто вот только рискнёт дать меч “разбойнику и безродному бродяге”? Неужели найдётся такой? Должен найтись! Ларемиз! Он даст! Не потому даст, что обязан мне должностью старосты, что его меч я же ему и “пожаловал”. Вряд ли ему знакомо чувство благодарности. Но он понимает, что если я погибну, ему тоже не жить, ему не простят того, что он принял от разбойника меч и должность.

Я безжалостно обострил ситуацию.

— Ларемиз! Меч! Что ты стоишь? Забыл, кто тебя старостой назначил? И из чьих рук ты этот меч получил?

Лицо Ларемиза на мгновение исказилось от ярости. Но делать было нечего. Если до моих слов про него, Ларемиза, в суматохе могли бы и забыть, то теперь уже ему от возмездия не уйти. Если я только жив не останусь. Так что шанс спастись у него появится только в том случае, если он отдаст меч.

Ларемиз снял с пояса ножны с мечом и с поклоном протянул мне.

Я не стал прицеплять ножны к своему поясу, просто стянул их с меча и отбросил в сторону. Ножны эти мне никогда не понадобятся. К тому времени, когда можно будет вложить этот меч в ножны, я уже докажу своё право на владение совсем другим мечом.

Мог ли я знать в этот момент, что мой жест, когда я снимал с меча и отбрасывал в сторону ножны, станет ритуальным, традиционным для воина, выходящего на смертельный поединок, приобретёт глубокий смысл, который я и не думал тогда в него вкладывать…

— Спросите кто‑нибудь у этого труса, так стремящегося к бою с безоружным, нет ли у него ещё каких‑нибудь возражений? Может, он захочет, чтобы я отдал и этот кусок ржавого железа, который только по недоразумению называется мечом? Или – чтобы мне связали на время поединка руки за спиной, как это и положено делать с разбойником, раз я ещё не доказал, что не разбойник?

По выражению лица Каренгея я видел, что он очень даже был бы не против “поединка” с безоружным и связанным соперником, что я и в самом деле угадал его затаённое желание. Вполне возможно, что ихний идиотский закон допускал и такой “поединок”. Но требовать, чтобы меня и в самом деле связали (или даже отобрали и этот меч), было бы уже слишком. Тем более после того, когда я таким издевательским тоном сам предложил ему потребовать это.

Каренгей очень опасался меня, он видел, как я расправился с солдатами, попытавшимися меня разоружить, и он не так уж не верил, как хотел это показать, что я сумел честно победить герцога. Но становиться посмешищем до конца своих дней, нарицательным персонажем множества появившихся бы потом анекдотов про “супертруса”, этого он не хотел.

Я видел, что наконец‑то “достал” его, пронял своими издёвками, наконец‑то в глазах у него вспыхнула ярость, на гладко выбритых щеках выступили красные пятна. Захлестнувшая его ярость была вовсе не похожа на мою, холодную и не мешающую ясно видеть и точно действовать. Я дрался за то, чтобы просто выжить в этом чудовищном мире, где столько взрослых людей пытаются убить ни в чём не повинного мальчишку. Моя ярость была яростью крысы, которую загнали в угол. Загнали, чтобы убить. Крысы, которая в таких случаях решительно, но хладнокровно бросается на своих палачей, кем бы они ни были, и порой ей удаётся спастись даже в совершенно безнадёжной ситуации.