Приют изгоев - Инна Кублицкая Страница 62

— О Небо, нет! — вырвалось у Аойды.

— Нет? — словно бы удивился колдун. — Что — нет? Вы мне отказываете?

Аойда посмотрела в блеклые глазки колдуна и поняла, что так и будет. Здесь она совершенно не властна что-либо сделать.

— Я не верю, что они еще живы, — попробовала слукавить Аойда.

— Они живы, — заверил ее колдун. — Сейчас их приведут.

Он не садился; стоял, заложив руки за спину.

— Хотите вина? — спросил он.

— Нет, — решительно отказалась Аойда. — Почем я знаю, что у вас в вине намешано…

— Это просто великолепное вино, — улыбнулся Абраксас, поднося бокал к губам. — Оно пьянит голову, как ваша красота.

Бесшумно появился в дверях человек в серебристом плаще. Абраксас обернулся к нему:

— А! Пришли? Пригласи их сюда. Аойда вскочила.

Унизительно было видеть родителей такими. Отец раболепно кланялся Абраксасу, а мама жеманно приседала в реверансах.

— Батюшка! — звонко позвала Аойда. — Вы здоровы? Отец не повернул к ней головы.

— Прошу вас, государь, — обратился он к колдуну, — не сердитесь на мою глупую дочку. Ее учили приличиям, но…

— Не надо извинений, — перебил его Абраксас. Он сел в кресло, не предложив сесть князю. — Ваша дочь имеет право говорить все, что хочет и когда хочет.

— Батюшка, прошу вас, сядьте! — Аойде было невыносимо стыдно за отца.

— Что ты говоришь, Аойда! — возмутился князь. — Да как я смею в присутствии…

— Прошу вас сесть, уважаемый Антенор, — снова перебил его Абраксас, — садитесь.

Князь Мунит сел, предварительно поклонившись государю; госпожа Пандроса Ферет встала за креслом мужа, положив руку на спинку, как подобает жене. Аойда отступила к узкому окну. Ей противно было присутствовать при этом унижении. Но от окна тянуло сквозняком, а ее и без того бил озноб, и она отошла, прислонилась к дубовой панели между двумя дверями.

Абраксас сказал, усмехаясь:

— Я не остался равнодушным к красоте вашей дочери, любезный Антенор, и попросил ее стать моей женой, однако она… — Он намеренно замолчал.

— Как? Она смела отказываться? — вскричал рассерженный Мунит. — Такая честь!

— О, прошу вас, не сердитесь на нее, — остановил его Абраксас. — Госпожа Аойда просто не смеет ответить мне без вашего позволения.

— Глупая девчонка! — воскликнул князь. — Как будто я могу не позволить ей стать вашей женой, государь мой! Это же такая честь, такая честь…

— Батюшка! — звонко возразила Аойда. — Я ведь невеста князя Шератана Сабика…

— Как ты смеешь противоречить?! — гневно закричал Мунит.

— Прошу вас, любезный Антенор, сдержите свой гнев, — мягко вмешался Абраксас. — Прекрасная Аойда имеет основания сомневаться, возможно ли ей стать моей женой…

— Вы слишком снисходительны к этой девчонке, государь, — ответил князь. — Какие могут быть сомнения? Вы хотите этого, и значит, она должна подчиняться!

Смотреть на отца, слушать его слова было невыносимо. Абраксас в лицо насмехался над ним, а бедный князь лебезил перед колдуном. Нет, Аойда не могла на это смотреть.

— Воля ваша, батюшка, я согласна, — заявила она, глядя в искрящиеся победной насмешкой глаза колдуна, — А теперь разрешите мне удалиться в свои покои.

— Не смею задерживать прекрасную Аойду, — бесстыже откликнулся Абраксас.

Он встал и любезно проводил свою будущую жену до дверей. Князь, как подброшенный пружиной, вскочил тоже.

Аойда с холодным бешенством поклонилась на прощание и торопливо направилась в свою комнату. Рядом появилась запыхавшаяся служанка, подхватила развевающийся алый плащ, чтобы не терся по пыльным полам коридоров.

Едва зайдя в комнату, Аойда рванула застежку плаща; служанка успела поймать его до того, как он упал, сложила плащ и принялась помогать госпоже раздеться.

Избавление от тяжелых доспехов принесло облегчение. Служанка подала ей новое шелковое платье — очень нарядное, пестрое; видимо, сочла, что это было единственно приличное платье, когда в замке пребывает великий государь.

…Великий государь? Аойда невесело усмехнулась. Что там предсказывала чаша: беды и горести?.. А тут, оказывается, замужество совсем близко. Почему же чаша не обещала сладкого меда?

Аойда уложила волосы в узел и надела чепец, тщательно завязав ленточки.

Служанка заикнулась было: «Ах, барышня, счастье-то какое… Такой жених…» — Аойда прогнала ее вон, чтобы не слышать куриного кудахтанья.

Оставшись одна, она распахнула один из сундуков и вывалила из него все, что там было. На освободившееся место она стала укладывать то, что подарил князь Шератан Сабик. Уложив сундук наполовину, она так и остановилась, стоя перед открытым сундуком на коленях.

Насмешливый голос заставил ее вскочить на ноги.

— Готовитесь к свадьбе, дорогая? — Колдун бесцеремонно подошел к Аойде и сел на край сундука. — Уверяю вас, вам вряд ли понадобится это тряпье…

— О нет, государь, — едко возразила Аойда. — Это не приготовление к свадьбе. Я должна возвратить князю Шератану Сабику подарки, что были мне присланы моим женихом. Это вопрос чести…

— Вашим женихом, дорогая? Дело не стоит того, чтобы шевелить из-за него хотя бы пальцем,. — отозвался Абраксас. — Но поступайте, как вам угодно.

Аойда склонила голову. Сказать ему? Но он только рассмеется…

— Князь Шератан Сабик прислал подарки не только мне, но и моим родным, — сказала она упрямо. — Прикажите им вернуть…

— Как вам будет угодно, дорогая, — учтиво ответил Абраксас. — Это такой пустяк.

— И я должна написать князю письмо, — добавила Аойда. — Я должна объяснить причину, по которой разрываю помолвку. .

Абраксас поморщился, но возражать не стал.

— Разумеется, вы можете написать ему.

— Благодарю вас, сударь. — Аойда присела в поклоне. Пришлось выдержать прикосновение его руки, которая скользнула по щеке; Аойда с трудом сдержалась, чтобы не отвернуть лицо.

— Когда вы станете моей женой, я запрещу вам носить чепчики. У вас великолепные волосы, дорогая.

Аойда почувствовала, что заливается краской стыда и гнева, и отвернулась.

Абраксас ушел, а спустя полчаса люди в серебристых плащах принесли подарки, которые возвращали князь и его жена. Они появились бесшумно и безмолвно: безмолвно помогли Аойде упаковать сундук, и один из них безмолвно записал продиктованное Аойдой письмо, когда она попросила позвать писца; руки, державшие перо, были словно облиты все той же серебристой тканью без швов.