Песни Петера Сьлядека - Генри Лайон Олди Страница 61

– Лжец! Ты врешь людям, будто видишь будущее, светлое будущее, победу, богатую Трою, радостных детей! Ты обещаешь праздник, а в утренних облаках дымится беда! Почему ты лжешь, Гелен?!

Гелен встал.

– Я не лгу, сестра. Я возвращаю им опору. И без радости думаю о временах, когда правдой сочтут пророчества, сходные с твоими, оскорбляя недоверием редких геленов. Если смогу, я отдалю пришествие этих времен. Хоть на год. Хоть на час. Таков мой жребий.

– Пойдем, – буркнул Деифоб. Он всегда ненавидел пустые разговоры. – Я назначил сверхурочное заседание Совета. Нас ждут.

– Отец будет там?

– Нет. Отец отравлен Кассандрой. Царь Приам полагает себя мертвецом, перестав жить в настоящем. А мы с тобой – живы. Сегодня. Сейчас. Здесь. Пойдем, соберем живых. Нам надо драться за Трою.

В дверях, пропустив ясновидца вперед, Деифоб задержался.

– Лучше бы ты дала Аполлону, – с солдатской прямотой бросил он, морща лоб. – А потом всю жизнь молчала. Женщине лучше давать и молчать. Так чаще рождаются дети и реже горят города.

Прямая, как древко копья, сестра взглянула ему в лицо. Несуеверный, практичный, бесстрашный Деифоб выдержал всего три удара сердца, после чего отвел глаза. Пророчица внезапно сгорбилась, словно поступок брата тяжкой ношей упал ей на плечи. Наверное, втайне надеялась: сумеет. Этот – сумеет.

Увы.

– Елена давала и молчала, – был ответ. – А потом сбежала от мужа с нашим Парисом. Ты хорошо разбираешься в осадах и штурмах, Деифоб, но плохо – в женщинах и судьбах. Извини.

Далекий голубь купался в ежевечерней гибели солнца, сам не зная, что предвещает.

«Ложь! ложь! – шептала Кассандра, оставшись одна. Упав на ложе, до крови кусая губы, она была прекрасна: такой иногда видят Лиссу, богиню безумия, ее избранники. – Я никого не убивала… никого…»

В лужице на полу отражался горящий город, храм Афины и алтарь, рядом с которым ловкий малорослый воин с хохотом хватал Кассандру за волосы. Где-то далеко за спиной насильника чужая жена точила секиру, на чьем лезвии горели огненные знаки: «Кассандра». Еще дальше начиналась тьма с запахом бледных асфоделей, тьма навеки.

Женщина хотела бы не видеть этого, но не получалось.

А во тьме даже была тайная прелесть.

Имя которой – беспамятство.

– Бойтесь! Бойтесь данайцев, дары приносящих!

Жрец храма Аполлона, седобородый Лаокоон, бесновался подле чудовищного коня. Лагерь ахейцев пустовал, корабли покинули бухту, и лишь это сооружение напоминало о былой осаде. Вокруг жреца шумела толпа; почти все надели латы, взяли копья и мечи – на всякий случай. Хотя, конечно, покажись флот врагов в пределах видимости, даже хромой калека успел бы укрыться за неприступными стенами, прежде чем началась бы высадка. Мнения разделились: кое-кто соглашался с жрецом, требуя сожжения коня, остальные намеревались поставить эту громаду в акрополе вечным символом победы. Часть людей вовсе потеряла интерес к «данайскому мерину» – разбредясь по опустевшему лагерю, они с восторгом плевали на места, где раньше стояли гордые шатры Агамемнона, Диомеда, Аякса, Ахилла…

Кассандра не вмешивалась.

Рано утром в воротах, бессильная справиться с пророческой волной, женщина рванулась наперерез соотечественникам. Война, предательство, смерть и насилие пылали в ее словах. Будь все сказанное доспехом, а отклик троянцев – копьем, панцирь лопнул бы от первого удара. Уставшие от боев, мужчины проклинали злоязыкую хищницу; измученные потерями, женщины нагибались за камнями. Если бы не личная охрана Деифоба, усиленная дарданами Энея, добряка, благоволившего к двоюродной сестре, одно из пророчеств Кассандры наверняка стало бы лживым: ее растоптали бы в воротах Трои, вместо гибели за морем, в далеких Микенах. К сожалению или к счастью, пророчицу окружили, уговорили замолчать и отвели в сторону. Сейчас она могла беспрепятственно любоваться конем, не рискуя пострадать от любви сограждан: про дочь Приама забыли, увлеченные сладким вкусом победы.

– Пожалуй, в ворота не пройдет, – оправив яркую праздничную накидку, Деифоб на глазок прикинул размеры сооружения. – Придется стену ломать.

Кассандра молчала. Безнадежно. Даже погибнуть немедленно, от родных рук, не дожидаясь позора и мучений, ей не дано. Рок беспощаден.

– Разберем часть близ Аркадской башни, – поддержал брата Гелен, сверкая серебром одежд. – И втащим на канатах. Дальше пойдет как по маслу.

Кассандра молчала.

В голубизне неба она видела ахейцев, врывающихся в стенной пролом, слышала грохот топоров о створки ворот дворца, вдыхала смрад горящей плоти. И все равно молчала.

Нет смысла.

Зато не выдержал старый Лаокоон. Схватив копье, с молодой, забытой силой он метнул оружие в коня.

– Вот! Слушайте!

Возможно, в недрах сооружения действительно что-то откликнулось. Возможно, нет. Разобрать это в шуме толпы было невозможно. Зато боги отозвались без промедления.

– Бегите!

– Спасайтесь!..

Народ отхлынул прочь. Два чудовищных змея быстро приближались к берегу, сверкая алыми гребнями. Юноши-сыновья с отвагой обреченных попытались увести Лаокоона от коня, но опоздали. Пасти оскалились над несчастными, сверкнули клыки, между которыми трепетали черные жала; шелест чешуи вверг в ужас. Равнодушная, взирала Кассандра на волю Олимпа: мертвец пытался вразумить мертвых и будет наказан.

Шипение огласило берег.

Трижды змеи обползли вокруг коня. И скрылись в волнах, оставив Лаокоона с сыновьями глядеть им вслед.

– Знамение, – тихо сказал жрец Аполлона. На этот раз старика услышали все, словно он шептал каждому в уши. – Мы сожжем предательский дар.

Поодаль кивнул, соглашаясь, Деифоб. А Гелен уже отдавал распоряжения насчет костра. «Что вы делаете?! – пыталась крикнуть Кассандра, но язык сковала немота. – Этого не может быть! Это неправда! Змеи, вернитесь! Лаокоон, погибни! Троя должна пасть!.. Остановитесь, слепые! – рок беспощаден и неизменен…»

Ее не слышали.

Ее не слушали.

А услышав, не поверили бы, как обычно.

…Еще через час деревянный конь сгорел дотла со всей своей начинкой. И мальчишки рылись в пепле, радуясь черным наконечникам копий или закопченным бляхам панцирей. Кости погибших героев мальчишки пинали ногами. Череп Одиссея, лопатка Диомеда, берцовая кость Неоптолема…

Над всем этим ликовала неприступная Троя, сдаваясь победе без боя.

Она брела по гальке босиком.

Ночь. Небывалая, безумная ночь. За спиной пылает город – праздничные костры создают иллюзию гибели в пожаре. Кличи радости при богатом воображении могут сойти за вопли несчастных, гибнущих под ударами мечей. «Победа!» – хрипит какой-то старик. Спасибо ветру: разорвав голос на пестрые ленты, он относит начало в сторону моря; «…беда!» – дряхлый Приам, наверное, умирает, сражен ахейским юнцом. Например, сыном Ахилла, мстящим за отца. Если очень захотеть, можно поднатужиться и вкатить сизифов камень правды на гору лжи.