Тень Аламута - Андрей Басирин Страница 61

— Свидетель Аллах, я знаю лишь одного храбреца, отважного и могучего, кто способен сражаться с леопардом на равных. Ты говоришь о льве среди мусульманских воинов, об Усаме ибн Мункызе. И коня его узнаю! Это Аль-Джун, Черныш. Рассказывай же дальше, о прекрасная дева. Рассказывай скорее, ибо взволновалось сердце мое!

Ему-то с чего?.. Вот у Марьям действительно сердце взволновалось. Кое-как, с пятого на десятое, закончила она рассказ. Эмир с жадностью ловил каждое слово.

— Так, говоришь, скрылся, преисполнившись скромности? Не желая получить законное вознаграждение? Узнаю скромнягу Усаму, узнаю! — Эмир хлопнул в ладоши и возвысил голос: — Эй, кто там! Слуги!

На этот раз появился сморчок-харранец — сгорбленный, выцветший, похожий на мышь.

— Прикажи, пусть разыщут храбреца Усаму. Я знаю, он должен быть среди воинов эмира Бурзуки. Пусть немедля идет сюда. Скажи — я щедро вознагражу его.

Марьям сидела ни жива, ни мертва. Вляпалась… Что же делать? Беда в том, что Усаме удалось пронюхать о письме, с которым ехал ее спутник. А кто знает, как поведет себя Балак, услышав, что она помогала доставить Жослену столь опасное послание? Разбираться-то эмир не станет.

— Удивительная история, — пыхтел Балак. — Удивительная и поучительная. Я желаю услышать ее еще раз, но уже из уст самого Усамы. Все знают, как он правдив. Да и занятно будет узнать, что чувствовал он, сражаясь в одиночку с леопардом. — Взгляд эмира остановился на лице Марьям: — Отчего ты ничего не кушаешь, благословенная газель? Уж не заболела ли? Я прикажу прислать Зейда!

— Н-нет… не надо… — Марьям взяла куропатку, разломила и принялась через силу есть. — Доброта и величие эмира ослепляют меня. Но если светлейший приказывает…

— Приказываю и повелеваю: чувствуй себя свободно в моем шатре. Быть может, потом я возведу тебя на свое ложе. Но каков храбрец!.. Ценность Усамы в моих глазах возросла. Если бы не его старания, мы лишились бы такой жемчужины!

Кусок застрял у Марьям в горле. Воистину доброта повелителя беспредельна.

— Расскажи еще что-нибудь, красавица. Речи твои поучительны и занимательны. Аллаха буду молить высокого, чтобы подсказал, как наградить тебя!

Словно в тумане, Марьям что-то отвечала эмиру. Взгляд ее всё возвращался к злополучному пологу. Ох тошно! Вот откинется он, войдет Усама… Вмиг выплывет всё наружу: и письмо к Жослену, и остальное. Что именно остальное, Марьям не знала, но чувствовала, что скрывать ей есть что. А как эмир поступит с предательницей? Лучше бы уж ей совсем не уходить из Манбиджа… Пучеглазый Иса опасен, но он вполовину не так страшен, как эмир Балак.

Марьям не знала, что войско после долгого боя и победы напоминает бухарское блюдо кавурдак. Всё перепутано, воины перемешались, как куски баранины, говядины и козлятины в котле. Найти Усаму, да еще и в расположении чужих войск — дело безнадежное. У эмира Бурзуки порядка, может, и побольше, но откуда посыльному этот порядок знать? Вот завтра — другое дело. Завтра предстоит опасный день.

— Лучше я расскажу повелителю о румийских собачках. Они такие смешные, мяса не едят. А когда поймают на охоте птицу, съедают голову.

— Голову? Удивительные собачки. Был и у меня похожий случай: снесли одному бунтовщику голову, а она катится по ковру и кричит: «Караджахи! Проклятье тебе, что спал с моей женой!»

Мысли эмира скакали в причудливом беспорядке. Каждое слово девушки находило отклик в его душе. Если бы только душа его не была душой солдата…

— А у раиса Халебского была жена, я слышала: брови изогнутые, словно лук, сама тонкая, будто тетива…

— Точно! Воевали мы, помнится под Азазом. Был там один Убайдаллах — сволочь редкостная. Выпрется под лагерь и ну стрелы пускать, племянник шакала. В один день двадцать человек положил. Стреляет и орет: «Сделай из меня тетиву, эмир, если поймаешь! Сделай из меня лук!»

— И?.. — Глаза девушки округлились.

— Через три дня мы его поймали. Тимурташ хотел отрубить голову, но я упросил его не делать этого. Вместо того я вырвал Убайдаллаху ногти, а потом содрал с него кожу, начиная с кончиков пальцев через плечо и спину и снова через плечо с другой руки. Из этой кожи я свил тетиву, которой и удавил мерзавца Убайдаллаха. Потому что нечего воинов ислама позорить.

Марьям поздно сообразила, что ей надо было не рассказывать самой, а направлять разговор в нужное русло. Подобно большинству мужчин, эмир любил поговорить о себе.

А еще больше он любил бахвалиться:

— Эти все халифы, эмиры — они ж как дети малые. Укажи одному, что брат его — поражающий и возвышающийся, так и он того же захочет. Думаешь, я Сирию силой войск возьму? Желай Аллах, чтобы города склонялись только перед сильным, он не дал бы людям разума. А уж я первый из людей. Величайший и светлейший.

К утру Балаку стало худо. Раны его воспалились; пришлось поднимать Зейда. Старый лекарь готов был отлупить Марьям полотенцем, да эмир не дал. И прогонять не позволил, заставил помогать целителю: чем-то Марьям ему по сердцу пришлась.

За беспокойствами, за бессонной ночью голова у Марьям сделалась дурная-дурная. И легкая. Закроешь глаза — мысли мечутся, странные, причудливые. Мысли эти подобны цветным камушкам в реке: для детей богатство, а взрослым — мусор. Как не хочется открывать глаза…

— К вам Усама, повелитель… — шепчет сундучок у входа.

— Какой Усама? — сердятся подушки голосом Зейда. — Что за Усама? Никого не нужно!

Усама… Усама…

Марьям открыла глаза. В шатер заглядывал давешний посыльный — харранец-сморчок. Всё стало на свои места, и мир сделался колючим и неудобным.

Спину давит горка красного дерева, на коленях — голова Балака.

— Зови, — хрипит эмир. — Наградить я его хотел… Крепко наградить!

Марьям сжалась. Полог откинулся, и вошел Усама. Взгляд шейзарца равнодушно скользнул по лицу девушки. Не узнал… Вот и все ее ночные беспокойства.

— Повелитель! — склонился Усама перед Балаком. — Прибыли осадные машины. Я поговорил с манбиджским муллой… верно, повелитель знает его — высокий такой, хромой. С посохом.

— И? — Балак приподнялся на локте.

— Он рассказал кое-что интересное. Благодарение Аллаху за то, что произойдет сегодня между нами и манбиджцами! Стену города продолжают чинить. Мулла проболтался об этом. Есть место, где кладка совсем свежая, а значит, она непрочна.

Глаза Балака засверкали.

— Надо установить там осадные машины. Разнесем на раз. О славные вести!

— Если всё пойдет удачно, завтра будем в городе. Надо выбрать место, где поставить машины.

Уж на что Балак лежал пластом — развалина развалиной! — а вскочил, как мальчик:

— Да что же я лежу? Немедленно отправляемся! — И схватился за кольчугу.

Зейд в ужасе замахал руками: