Золотые волки - Рошани Чокши Страница 6

Любые способности силы Творения были связаны тремя условиями: сила воли мастера, ясность его художественной цели и ограничения выбранного элемента-проводника. Это значило, что кто-нибудь с талантом к материальной силе Творения, узкоспециализирующийся на камнях, и шагу не ступит, не изучив химические формулы, свойства и характеристики камня, с которым он собирается производить какие-либо манипуляции. Как правило, способности к Творению проявлялись до тринадцати лет. Если ребенок хотел развивать этот талант, он мог начать обучение и поступить в один из специальных европейских университетов, где студенты проводили не один год своей жизни. Кроме этого, можно было поступить на долгосрочную службу к одному из опытных мастеров Творения. Однако Тристан и Зофья не пошли ни по одному из стандартных путей. Зофью выгнали из университета прежде, чем она смогла чему-нибудь научиться, а Тристан изначально не видел в обучении никакой необходимости. Его ландшафтное искусство было похоже на лихорадочный сон духа природы. Его дизайн был тревожащим и прекрасным. Париж обожал этого юношу. В возрасте шестнадцати лет к нему уже выстраивалась внушительная очередь клиентов: их счет шел на сотни.

Поначалу Лайле было интересно, почему Тристан решил осесть в «Эдеме». Возможно, он был по-своему предан Северину. Может быть, он оставался в отеле, потому что здесь Тристану позволяли проводить свои безумные выставки арахнидов. Но когда Лайла впервые вышла в сады, располагающиеся на территории отеля, она буквально почувствовала причину, по которой Тристан остался здесь. Ее легкие заполнил аромат цветов. На город опускалась ночь, и в полутьме сад казался сумбурным и диким. Тогда она поняла. Клиенты Тристана навязывали ему свои правила, например, Дом Ко́ры, который заказал к предстоящему празднику фигурную стрижку кустов. В «Эдеме» все было иначе. Тристан любил Северина как брата, но остался он только потому, что здесь он мог творить любые чудеса, не оглядываясь на чьи-то запросы и требования.

Как только Лайла ступила в сады «Эдема», она оказалась в воображении Тристана. Вопреки названию эти сады не были райскими. Наоборот, они являли собой лабиринт семи смертных грехов.

Первый сад назывался Похотью. Здесь алые цветы произрастали прямо в трещинах статуй, раскрывая яркие бутоны прямо в их полых, раскрытых ртах. В одном углу Клеопатра давилась багровыми амариллисами и темно-розовыми анемонами. В другом Елена Троянская шептала цинниями и маками. Лайла быстро шла по лабиринту. Она прошла через сад Чревоугодия, где росли блестящие цветы, пахнущие амброзией, которые закрывали свои бутоны, стоило только протянуть к ним руку. За ним следовал сад Жадности, в котором цветы оказались заключены в тонкую оболочку из чистого золота. Дальше располагалось Уныние, заросшее густым кустарником. Гнев с его огненной палитрой цветов. Гордыня, полная огромных двигающихся кустов, – они были оформлены в виде могучих оленей с цветочными рогами и царственных львов с гривой из жасмина. Наконец она добралась до Зависти. Здесь все было охвачено растениями черного цвета – цвета самого греха.

Лайла остановилась у двери-теската ^[3] недалеко от входа в сад. Со стороны тескат выглядел как обычное зеркало в красивой раме из позолоченных ветвей плюща. По словам Зофьи, двери-тескаты невозможно было отличить от обычных зеркал без специальной проверки, включающей огонь и фосфор. К счастью, Лайле не нужно было ничего проверять. Для того чтобы попасть на другую сторону, ей нужно было всего лишь дернуть за один из позолоченных листьев плюща с левой стороны рамы. Можно было назвать его своеобразной дверной ручкой. Отражение пошло рябью, и стекло теската стало совсем прозрачным.

За ним находилась мастерская Тристана. Лайла почувствовала запах земли и корней. Вдоль стен стояло множество маленьких террариумов, внутри которых находились миниатюрные ландшафты. Тристан делал их один за другим: это занятие можно было назвать его одержимостью. Когда-то юноша объяснил ей, что мечтает о более простом мире. Достаточно маленьком и удобном, чтобы его можно было уместить в ладонь.

– Лайла!

Тристан подошел к ней с широкой улыбкой на круглом лице. Его одежда была перепачкана землей, и – она выдохнула с облегчением – нигде не было видно его огромного ручного паука.

Она не ответила на его улыбку. Вместо этого девушка подняла бровь. Тристан вытер руки о свой рабочий халат.

– Значит… ты все еще злишься? – спросил он.

– Да.

– Если я подарю тебе подарок, ты меня простишь?

Лайла вздернула подбородок.

– Зависит от подарка. Но сперва извинись.

Тристан переминался с ноги на ногу.

– Я прошу прощения.

– За?..

– За то, что положил Голиафа на твой туалетный столик.

– И где же Голиаф должен был быть? Нет, даже не так: где должны быть твои насекомые?

Тристан смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

– Где угодно, кроме твоей комнаты?

– Сойдет.

Он повернулся к своему рабочему столу, половину которого занимал большой стеклянный террариум. Тристан сдернул с него ткань, открывая Лайле насыщенно-фиолетовый цветок. Его хрупкие лепестки повторяли цвет вечернего неба: глубокий, бархатный оттенок, ожидающий появления первых звезд. Лайла провела подушечками пальцев по мягким лепесткам. Они были почти такого же цвета, как глаза Северина. Эта мысль заставила ее отдернуть руку.

– Вуаля! Узри свой подарок, сотворенный из кусочка шелка, взятого с одного из твоих костюмов… – он поймал на себе ее возмущенный взгляд. – С одного из тех, которые ты и так собиралась выбросить, клянусь!

Лайла вздохнула с облегчением.

– Итак… я прощен?

Он и так знал, что она его простила. И все же Лайла тянула с ответом немного дольше, чем было необходимо. Она постукивала ногой, тянула время и смотрела, как нервно ерзает Тристан.

– Так и быть.

По мастерской прокатился счастливый возглас Тристана, и Лайла не смогла сдержать улыбку. Стоило юноше только посмотреть на кого-то своими большими серыми глазами, как ему все сходило с рук.

– О! Я же придумал новое устройство. Хочу показать Северину. Где он?

Он поймал ее обеспокоенный взгляд, и улыбка тут же сползла с его лица.

– Они все еще не вернулись?

– Пока не вернулись, – Лайла сделала акцент на первом слове. – Не волнуйся. Ты же знаешь, перед ними стоит непростая задача. Почему бы тебе не пойти в отель? Я приготовлю что-нибудь вкусное.

Тристан покачал головой.

– Может быть, позже. Мне нужно присматривать за Голиафом. Кажется, он плохо себя чувствует.

Лайла не стала спрашивать, откуда он мог знать, как себя чувствует паук. Она молча взяла свой подарок и направилась к отелю. По дороге ее настигли мрачные мысли. Большие напольные часы пробили десять часов. Последний удар маятника отозвался болью во всем ее теле. Они уже должны были вернуться.