Сын Дога - Алекс де Клемешье Страница 6

Гранин меж тем, скривившись, вышагивал по коридору в сторону своего кабинета. Он никак не мог сообразить, что именно только что вызвало раздражение… Ах да! С ним поздоровался старик-вахтер! И, разумеется, вежливо назвал по имени-отчеству, а Аристарх этого не любил. Разве полагается заведующему лабораторией иметь такое аристократическое, дворянское имя-отчество? Седобородому профессору, члену-корреспонденту Академии наук и уж тем более академику – да, идеально бы подошло. «Аристарх Филиппович» – замечательно звучит, когда ты увешан всевозможными регалиями. А лабораторному начальнику, серой ученой мышке, вполне было бы достаточно «товарища Гранина». Хуже «Аристарха Филипповича» был только «Ристаша» – так до сих пор звала его мама, когда он звонил ей по выходным.

В кабинете в любую погоду, в любое время года было душно, сухо и пыльно. Маленький канцелярский столик, словно распорка, был втиснут между двумя гигантскими, под потолок, шкафами. На полках шкафов сверху донизу громоздились пухлые коричневые папки – перевязанные тесемками и пронумерованные отчеты лаборатории, скопившиеся невесть за сколько лет. Полагалось регулярно сдавать их в архив, но Аристарх подозревал, что в архиве они будут еще менее востребованы, чем здесь. Тут, в кабинете, они хотя бы создавали видимую весомость проделанной работы. Весомость, кстати, не только фигуральную – у любого вошедшего создавалось впечатление, что у шкафов под тяжестью отчетов «подгибаются коленки». Выдерни канцелярский столик – и две громады накренятся, ринутся навстречу друг другу, с оглушительным треском столкнутся деревянными макушками, и посыплется из них, и повалится, и рухнет все, над чем трудилась лаборатория Гранина… Как жаль, что о себе он не мог сказать того же: если убрать, выдернуть из этого кабинета самого Аристарха – вряд ли где-то что-то рухнет и развалится.

Скомкав мокрый плащ и бросив его на стул, Аристарх переоделся в чуть помятый белый халат и снял трубку с телефонного аппарата.

– Техотдел? Это Гранин. Подключите девятую лабораторию. Да, полную нагрузку. Вероятно, до утра. Да. Спасибо.

Атмосфера лаборатории нравилась Аристарху куда больше духоты кабинета. Только здесь можно было встретить столь вдохновенный, целесообразный, упорядоченный бардак: слегка прикрытые чертежами мотки проводов на верстаках, линзы, клеммы, разнокалиберные детали, тестеры, отвертки, тяжелые аккумуляторные батареи под столами и – самое главное! – экспериментальные стенды с собранными схемами.

Правило номер один лаборатории Гранина гласило: хочешь, чтобы вышло хорошо, – сделай сам. Такой порядок вызывал недоумение и даже неприязнь у любого нового сотрудника. Кому же хочется собственноручно паять и вытачивать, полировать линзы и перематывать медную проволоку катушек, если в институте для этой цели существует целый технический отдел? Разве это дело, когда научный работник не расчетами занимается, а с паяльником возится? Однако рано или поздно приходило понимание, что ни один токарь, пусть даже заоблачной квалификации, не сможет без подробного чертежа выточить невиданную финтифлюшку в точности так, как это придумалось ученому. И уж тем более на токаря в процессе работы никогда не снизойдет озарение, что бороздку у финтифлюшки лучше сделать не так, а эдак.

Правило номер два касалось собранных схем: в лаборатории Гранина к ним было принято относиться как к живым людям. Каждая новая схема обладала своим характером – одна шла по жизни беспомощным неудачником, другой требовались внимание и ласковое слово, третья стремилась без каких-либо оснований сразу подсунуть искомый результат, четвертая начинала капризничать и хандрить, и тогда с ней лучше было не спорить, а попросту оставить в покое на денек-другой – успокоится и, даже не потребовав изменения параметров, заработает как надо.

На стенде, к которому сейчас направлялся Аристарх, была собрана схема, в чем-то похожая на него самого. Это была схема-работяга, она не чуралась скучной монотонной работы, была согласна раз за разом проводить абсолютно одинаковые измерения, и о ее способности трудиться днем и ночью можно было складывать легенды.

Аристарх отпер массивную металлическую дверь собственным ключом, щелкнул выключателем, затем перевел в рабочее положение рубильник, отвечающий за питание аппаратуры. Качнулись стрелки гальванометров, горбатыми изгибами откликнулись зеленые змейки осциллографов, от стендов донеслось тихое гудение конденсаторов.

Лаборатория специализировалась на дистанционной диагностике состояний объемных сред и процессов. Или проще – занималась поисками бесконтактных методов измерения скорости и плотности потоков жидкостей и газов. И именно лаборатории Гранина выпала честь заниматься разработкой лазерных анемометров и интерферометров нового поколения.

– Вечер добрый, старина! Давно не виделись… – усмехнувшись, поздоровался Гранин со стендом и перещелкнул несколько тумблеров, задавая диапазон токов накачки.

Пока конденсаторы жадно копили заряд, Аристарх сверился со своими записями в пухлой тетради и подкатил к стенду один из резервуаров. Их – гигантских емкостей на подставках с колесиками – было в лаборатории несколько: с обычной дистиллированной водой и с солевыми растворами разной концентрации. Через систему шлангов, насадок и насосов каждый резервуар мог быть подключен к стеклянной трубке, расположенной в месте фокусировки лазерных лучей. Жидкость под давлением подавалась в трубку, безостановочно циркулировала в соответствии с заданными параметрами, лучи оценивали скорость и плотность потока, показания передавались на процессор электронно-вычислительной машины, а откуда информация уходила на самописцы. Эти показания сравнивались с данными расходометра и кучей других изначально известных величин, высчитывалась погрешность, производилась калибровка – и так бесчисленное количество раз, пока результат не бывал доведен до полного соответствия. Затем менялись условия – давление, температура, концентрация, – и все сначала: жидкость из резервуара текла по трубке, лазер замерял скорость и плотность, процессор обрабатывал, самописцы стрекотали, Аристарх записывал в пухлую тетрадь очередной результат и производил необходимую калибровку схемы. Экспериментальный стенд медленно, но верно учился точности измерений.

Фактически уже и в текущем виде схема была готова для изготовления экспериментального образца, прототипа. Где-нибудь на производстве подобные приборы давным-давно уже ждут специалисты. Казалось бы, передавай в техотдел параметры – и вперед, внедряй опытную партию! Регулировка мощности, тонкие настройки, комплект сменных оптических фильтров – все это могло быть доработано на местах, с учетом специфики производства и местных условий. По сути, как руководитель он мог бы ускорить процесс калибровки, а то и вовсе досрочно отрапортовать о готовности прототипа. Но как ученый, как перфекционист и как человек, чьим жизненным кредо стало ожидание, он не мог оставить без внимания проблему, которая не имела непосредственного отношения к лазерным анализаторам, но могла быть решена при их помощи. И имя этой проблемы – турбулентность.

Гладкая стеклянная трубка, равномерно подаваемая жидкость, идеальные лабораторные условия. Но даже в данных условиях, стоило лишь изменить некоторые параметры – например, температуру, – поток возле стенок трубки начинал завихряться, двигаться бесконтрольно, и эти возмущения сказывались на результатах диагностики объемной среды, будь то жидкость или газ. Как рождается турбулентность? Как она развивается? Начальную стадию отчасти описывали уравнения Ландау, но эти уравнения невозможно было применить к процессу в целом.