Демоны Антарктоса - Джереми Робинсон Страница 6

Для доктора Меррилла Кларка стало привычным каждый вечер преклонять колени, обращаясь к Всевышнему. Он молился о тех немногих близких, что у него остались, а еще просил Господа даровать ему покой, работу и здравый рассудок. Он знал, что в молитве должны звучать и слова благодарности, и личные просьбы, и мольбы о прощении, но к тому моменту, когда список личных просьб заканчивался, доктор начинал засыпать. Он хотел было произносить молитвы в другом порядке, но довольно скоро понял, какую боль ему причиняет перечисление собственных грехов. А главное — Меррилл не мог искренне восхвалять Бога после того, что произошло с Эйми.

Конечно, веры он не утратил и знал, что после смерти встретится со своей женой. Но почему, почему Создатель именно так распорядился их судьбами? Почему это случилось именно тогда? Неисповедим Божий промысел… Можно казнить только себя… День, когда Эйми исчезла в неожиданно налетевшей снежной буре, был самым страшным в жизни Меррилла Кларка. Белая пелена метели, ледяной воздух, дикий вой ветра преследовали его в кошмарах вот уже десять лет.

Буря чуть не отняла жизнь и у него самого. Но он добрался до лагеря, отогрелся в тепле… А сердце словно застыло навсегда. Он бросил свои исследования в Антарктиде, улетел домой, в Штаты, и вернулся только один раз, чтобы сделать фотографии для своей книги. В конце концов, древние кости пролежали во льдах миллион лет. Ничего не случится и с остатками человеческой цивилизации (именно ее следы он искал), на существование которой намекали карты времен Александра Великого.

Эйми была права.

Ему следовало ее послушать.

Его упрямство стоило ей жизни. Это был его самый главный грех, за который он никогда себя не простит. И в котором не сможет никому признаться.

С того дня минуло пять лет. Меррилл жил один в крошечной неряшливой квартирке в американском Кембридже и преподавал палеонтологию и антропологию в Гарварде. Он имел право читать лекции и по археологии, но это было выше его сил. Университетские корпуса и кампус, где всегда мельтешили люди, раздражали доктора, и поэтому в свободное от занятий время он работал дома, в своем кабинете.

Если не считать черного ньюфаундленда по кличке Везувий, дни Меррилла проходили в полном одиночестве. Он даже в церковь перестал ходить. Громадный пес был его единственной отрадой в жизни. Ночью Везувий растягивался на кровати доктора, а по утрам будил хозяина, вылизывая его лицо, и оба радовались так, будто встретились после долгой разлуки. И все-таки Мерриллу не хватало общения с людьми.

Он не хотел жениться снова. Хорошо, что была Мира, которая принимала его таким, как есть, и обожала Везувия. Они три года прожили в Портсмуте. Меррилл преподавал в университете Дарема. Жизнь здесь текла неспешно, воздух не отравлял легкие, как в больших городах. А Мирабель… с ней он не так остро чувствовал боль от потери Эйми. Она была для него даром небес. Ангелом. Он улыбнулся, представив ее полные губы, прищуренные в улыбке глаза, вспомнил тепло ее объятий. Он очень по ней скучал.

Присутствие Мирабель утешало его в самые тяжелые дни, и то, что он оставил ее, стало его вторым великим грехом. После того как Меррилл много лет старался забыть о своем истинном призвании, оно все-таки одержало над ним верх: он отправился в Антарктиду еще раз, и теперь навсегда, взяв с собой новое оборудование и Везувия. Приехав на базу, он обнаружил, что там ничего не изменилось — места раскопок, пять красных палаток, колья которых были прочно вбиты в твердый камень, и все их содержимое оставались в неприкосновенности.

Углубление для лагеря выдолбили в одной из самых сухих долин Трансантарктических гор в четырехстах милях к северу от полюса, где редко падал снег; а если и падал, его тут же уносили жестокие ветра. Обычно они дули из центральной части континента, поэтому с южной стороны палатки защищала стена из ящиков с провизией. Дно долины — три мили в длину и полмили в ширину — напоминало поверхность чужой планеты; плиты из гладкого коричневого камня лежали слоями и, поднимаясь вверх, образовывали крутые скалы. Валуны, венчающие их вершины, преграждали путь леднику, язык которого сползал по склону. За последние двенадцать тысяч лет это место промерзло насквозь.