Хроники Дождевых чащоб. Книга 3. Город драконов - Робин Хобб Страница 6

– Это он? Я думал, он будет крупный. Он же не больше обычного человека!

– Он высокий. Этого особо не заметишь, когда он вот так свернулся.

– Я его еле вижу в том углу. Нам можно войти?

Наступило молчание, а потом мужчины начали негромко переговариваться. Сельден не шевелился. Его нисколько не заинтересовало то, что они говорят про него. Он потерял способность испытывать смущение или даже унижение. Ему по-прежнему не хватало одежды, очень не хватало, но в основном потому, что он мерз. Иногда в перерывах между представлениями ему бросали одеяло, но не менее часто забывали это сделать. Мало кто из тех, кто за ним ухаживал, знал его язык, так что умолять об одеяле было бесполезно. Постепенно до его охваченного лихорадкой разума дошло, насколько необычно то, что двое мужчин, которые его обсуждают, говорят на том языке, которой он знает. На калсидийском. Это был язык его отца, выученный в неудачной попытке произвести на родителя благоприятное впечатление. Он не пошевелился и не подал никакого знака, что замечает их, но стал прислушиваться внимательно.

– Эй! Эй, ты. Драконенок! Встань. Дай человеку на тебя посмотреть.

Он может их игнорировать. Тогда они, вполне вероятно, чем-нибудь в него бросят, чтобы заставить двигаться. Или они могут повернуть ворот, накручивающий цепь на его лодыжке. Он может либо сам отойти к дальней стене, либо его туда отволокут. Его тюремщики боятся его и не слушают утверждений, что он – человек. Они всегда закручивают его цепь, когда входят сгрести солому, устилающую пол его загона. Он со вздохом развернул свое тело и медленно поднялся на ноги.

Один из мужчин ахнул.

– Он, и правда, высокий! Смотрите, какие у него длинные ноги! А хвост у него есть?

– Нет. Хвоста нет. Он весь покрыт чешуей. Сверкает, как бриллианты, если вывести его на дневной свет.

– Так выведите его. Дайте мне посмотреть на него на свету.

– Нет. Ему это не нравится.

– Лжец. – Сельден произнес это очень четко. Свет лампы слепил его, но он обратился ко второй из тех фигур, которые смог различить. – Он не хочет, чтобы вы увидели, что я болен. Он не хочет, чтобы вы увидели, что я весь в болячках и что на лодыжке у меня язва от его цепи. И больше всего он не хочет, чтобы вы увидели, что я такой же человек, как и вы.

– Он разговаривает!

Казалось, мужчину это не испугало, а впечатлило.

– Еще как. Но вам не стоит прислушиваться к тому, что он говорит. Он наполовину дракон, а все знают, что дракон может заставить человека поверить чему угодно.

– Я не наполовину дракон! Я человек, как и вы, но меня изменила благосклонность дракона.

Сельден попытался вложить в свое восклицание энергию, но у него не было сил.

– Видите, как он лжет! Мы ему не отвечаем. Если вы позволите ему вовлечь вас в разговор, то станете жертвой его обмана. Несомненно, именно так дракон обольстил его мать. – Смотритель откашлялся. – Итак, вы его видели. Моему хозяину не хочется его продавать, но он говорит, что выслушает ваше предложение, раз уж вы приехали настолько издалека.

– Мою мать? Это возмутительно! Глупая история, которой не поверит даже ребенок. И вы не можете меня продать. Я вам не принадлежу!

Сельден вскинул руку, пытаясь затенить глаза, чтобы рассмотреть чужака. Это ничего ему не дало. Его слова даже не удостоились ответа. Он внезапно почувствовал себя ужасно глупо. Языковой барьер тут был ни при чем. Просто в нем не желали видеть ничего, кроме приносящего деньги уродства.

Они продолжали разговаривать, словно он ничего не сказал.

– Ну, вы ведь знаете, что я всего лишь посредник. Я покупаю его не для себя. Ваш хозяин назначил очень высокую цену. Человек, которого я представляю, богат, однако пословица говорит правду: богачи гораздо скупее бедняков. Если я потрачу его средства, а человек-дракон его разочарует, с меня он потребует не только деньги.

В его глазах они были темными силуэтами – эти двое мужчин, которых он вообще не знал и которые спорили о том, какова цена его жизни. Он шагнул к ним, волоча цепь по прелой соломе.

– Я болен! Разве вы не видите? Неужели вы полностью лишены порядочности? Вы держите меня здесь на цепи, кормите полупротухшим мясом и черствым хлебом, я не вижу дневного света… Вы меня убиваете. Вы – убийцы!

– Человеку, о котором я говорю, понадобятся доказательства – только тогда он потратит такое количество золота. Буду говорить совершенно откровенно. За те деньги, которые вы запросили, вы должны позволить мне отправить ему что-нибудь в знак ваших честных намерений. Если это создание – именно то, чем вы его называете, тогда ваш хозяин получит ту цену, которую он назначил. И наши хозяева будут нами обоими довольны.

Последовало долгое молчание.

– Я скажу об этом моему хозяину. Идемте. Выпейте с нами. Когда торгуешься, всегда ощущаешь жажду.

Мужчины уже начали поворачиваться, чтобы уйти. Лампа раскачивалась в такт их движениям. Сельден сделал еще пару шагов – и его цепь натянулась до отказа.

– У меня есть родные! – крикнул он им вслед. – У меня есть мать. У меня есть сестра и брат. Я хочу вернуться домой! Прошу вас, дайте мне вернуться домой, пока я здесь не умер!

Единственным ответом стал короткий проблеск дневного света. Они ушли.

Он закашлялся, прижимая себе ребра, пытаясь умерить боль. Отхаркнув мокроту, он сплюнул ее на грязную солому. Он не знал, есть ли в ней кровь. Свет был слишком тусклым для того, чтобы это заметить. Однако он точно знал, что кашель все усиливается.

Он с трудом доковылял до кучи соломы, служившей ему постелью, опустившись на колени, улегся на бок. Все суставы у него ныли. Он протер слипшиеся глаза и снова их закрыл. Зачем он поддался на их провокацию и встал? Почему он не способен просто сдаться и не шевелиться, пока не умрет?

– Тинталья! – тихо проговорил он.

Он потянулся мыслями к драконице. Было время, когда она замечала его, если он искал с ней контакта, тогда она позволяла своим мыслям прикоснуться к его разуму. А потом она нашла себе пару, и с тех пор у него не было с ней связи. А ведь прежде он почти боготворил ее, купался в ее драконьем величии и запечатлевал его в своих песнях.

Песни! Сколько времени прошло с тех пор, как он пел для нее – с тех пор, как он вообще хоть что-то пел? Он любил ее и верил, что она любит его. Его все предостерегали. Ему говорили об очаровании драконов, о волшебстве, которым они опутывают людей, но он этому не верил. Он жил, чтобы ей служить. И что еще хуже, даже сейчас, валяясь на грязной соломе, словно забытая домашняя зверушка, он понимал, что если бы она снова его отыскала, если бы просто посмотрела на него, он снова стал бы преданно ей служить.

– Это – то, чем я теперь стал. Это – то, во что она меня превратила, – тихо признался он темноте.

В соседнем стойле заскулил двуглавый пес.