Кровь королей - Сурен Цормудян Страница 6

Еще недавно принц злился и бранился на своего сквайра за то, что тот поддался чувствам к временной наложнице, но теперь и сам, наверное, выглядел так же жалко и подавленно, не в силах думать о чем-то другом, кроме улыбки Инары.

Леон отвел взгляд от Кристана.

Единственным из четырех гринвельдцев, прибывших в Эль-Тассир на неказистой галере «Соленый ветер», кто не последовал с караваном в земли пеших драконов, был Уильям Мортигорн. Сын королевского казначея барона Филиппа Мортигорна происходил не из рода воинов. Его больше занимали товары, монеты, переговоры с купцами. Билли долго упрашивал Леона поручить ему торговые дела, лишь бы не пришлось ехать на охоту. Принц дал согласие. Пусть ищет в столице империи владельцев соляных копей и налаживает с ними знакомства. Глядишь, и соль в Гринвельде дешевле станет его стараниями. К тому же Леон и сам был не прочь отдохнуть от общества младшего Мортигорна, которого считал недалеким и нудным. Хотя глуп-то он, может, и глуп, но искать выгоду мастер не хуже отца.

Весь день прошел под палящим солнцем, и на приближение к землям пеших драконов, простирающимся на юге империи, не было ни малейшего намека. По бокам от дороги тянулись то широкие поля с оросительными каналами, то деревушки, в которых дома словно росли из местной сухой земли бледно-желтого цвета.

На закате процессия достигла крупного поселения на берегу реки. Стоящие вокруг пальмы давали тень, что облегчило бы участь путешественников, если бы солнце еще не зашло. Леон сокрушался, что покинуть этот уютный уголок империи придется именно на рассвете.

– Здесь мы проведем ночь, мой господин, – сказал ему Фатис. – Гостевой дом весьма хорош.

Он был прав. Гостевой дом представлял собой четырехугольное здание с большим мраморным бассейном во внутреннем дворике. Вода, похоже, поступала прямиком из реки. С крыши, на которой под шелковыми навесами располагалась трапезная, открывался вид на славный городок, где царило умиротворение. Суета была заметна лишь на пристанях. Там разгружали и загружали широкие речные галеры. Несколько судов прошли мимо. Два – с юга на север, одно с мрамором, другое с деревом. И одна галера двигалась с севера на юг, против течения. Что она везла, разобрать не удалось. Похоже, людей на ней было больше, чем груза.

Леон долго еще стоял на крыше, разглядывая речную гладь, корабли и город. Даже после захода солнца почти все было видно: свет полной луны мерцал на воде и на огромных пальмовых листьях, а с кораблей светили фонари. Леон все вспоминал ночь перед выступлением в поход, когда он и она прощались. В тот раз они не улыбались. И звездами не любовались. Лишь смотрели друг на друга с тоской. Инара стояла печальная и прекрасная, прижав ладони к груди. Там, где билось сердце. И Леону казалось, что он гибнет – его убивает мучительное понимание того, что он не в силах ничего изменить. Так они и попрощались, не проронив ни единого слова, высказав нежность одними лишь взглядами…

После скорбных раздумий он все же спустился в свои покои и улегся в постель, ничуть не рассчитывая уснуть. Он был уверен, что тоска и тревога не подпустят к нему сон. Однако усталость от дневного перехода и предыдущих бессонных ночей взяла свое. Принц Гринвельда погрузился в крепкие объятия забвения.

* * *

С рассветом путешествие возобновилось. Караван двигался дальше на юг, огибая то и дело рыжие скалы, которым за бесчисленные тысячелетия песчаные ветры придали самые причудливые очертания. Постепенно скалы сменились холмами, усыпанными острыми камнями. Растения встречались все реже. Иногда путь пересекали стайки разной величины перекати-поле. Чуть погодя воздух наполнился стуком и какой-то странной пылью. Миновав невысокий каменистый хребет, Леон увидел огромный карьер, где копошились тысячи людей. Многочисленные охранники расхаживали по краям карьера. Ниже, на узких террасах, орали и взмахивали плетьми надсмотрщики. А на самом дне трудились изможденные, невероятно худые, полуголые люди. На них не было ничего, кроме набедренных повязок и бронзовых ошейников. Внутри полого ошейника постоянно шумели перекатывающиеся камешки: если закованный и нашел бы силы сбежать, то едва ли смог бы надолго затаиться с такой погремушкой на шее. Несчастные дробили породу. Одни камни отбрасывали в сторону, другие несли наверх и бережно укладывали в повозки. В основном наверх шли черные глыбы или корзины с такими же камнями, но поменьше.

В одном из углов карьера находилась яма. Вот к ней потащили два тела. Перед тем как скинуть их в яму, охранники отсекли головы, чтобы забрать ошейники. Люди умирали, но работа не прекращалась.

Караван неторопливо обходил полный боли и страданий карьер.

– Фатис! – позвал принц.

Евнух отстал от Харольда Нордвуда, с которым было вновь завел беседу, и поравнялся с принцем.

– Да, мой господин?

– Расскажи-ка мне, что это за место? Каторга?

Кергелен обвел мрачное место взглядом так, словно только что его заметил. Затем вздохнул и отрицательно покачал лысой головой.

– Мой господин, эти люди – не каторжники. Рабы.

– Рабы?

– Да, мой принц. Просто рабы. Как видите, жизнь у рабов бывает совершенно разной. Взгляните на меня или припомните вашу наложницу Шатису. А теперь посмотрите на них. Многие даже не представляют себе, что есть другой мир, кроме этой огромной ямы, где добывают пламенные камни. И мало кто из них знает, что́ такое старость.

Леон хмуро смотрел на проплывающий слева от каравана карьер.

– Это какое-то… варварство.

– У вас в Пегасии… в Гринвельде, тоже ведь некогда было рабство? – едва заметно улыбнулся Кергелен.

– Было, – нехотя кивнул Леон.

– И что, ваши подданные стали счастливы и позабыли нужду, после того как рабство отменили?

– Откуда мне знать?

– Дайте рабам свободу, и они тут же захотят чего-то еще.

– Ты и сам раб! Отчего же оправдываешь эту дикость?

– Когда пес, всю жизнь сидевший на цепи у строгого хозяина, лишается и цепи, и хозяина, он может умереть от тоски. – Улыбка Фатиса стала более явственной.

– Так ты себя псом считаешь?

– Пес может легко одолеть человека. И бегает быстрее. И нюх у него острее. Так ли уж плохо походить на пса?

– Зато волка на цепь не посадишь! – оскалился Леон.

– Мне казалось, что вы, судя по имени, лев.

– Воспитан я как волк, – гордо произнес принц, снова вспомнив о наставнике Вэйлорде.

Вот уж не думал Леон, что это будет вызывать столько гордости. Он скривился в усмешке. Раньше принц не сильно жаловал десницу отца – слишком много боли и жестокости осталось в памяти от упражнений. Но теперь-то наступало понимание, что целью Вэйлорда было не унизить наследного принца, а воспитать достойнейшего воина.

– Вы верно подметили, что волк не собака и на него ошейник не нацепить. Но простите мне дерзость, господин: не стоит так явно показывать недовольство подобным зрелищем. Вельможи его божественного величества непременно это заметят.