Маска чародея - Дарелл Швайцер Страница 6

Мы сели в лодку и около часа молча гребли вглубь болот, где, как и прежде, остались отмели со стоячей водой, и тростниковые стебли толщиной с мою руку тянулись к небу, как деревья. Большим ножом, захваченным специально для этой цели, я начал рубить тростник, и мы с Хамакиной трудились весь день, пока наконец неуклюжая лодка не была закончена. Домой мы вернулись лишь к вечеру.

Я первым забрался по лестнице, а сестра, дрожа от страха, ждала меня внизу.

Впервые, насколько я помню, дверь в отцовский кабинет была распахнута настежь. Он лежал там на кушетке в окружении своих колб и книжных полок, и по его застывшему взгляду я понял, что он мертв.

Тем вечером у нас было немного дел. Мы с Хамакиной на скорую руку соорудили себе холодный ужин из того, что нашлось в кладовке. Потом заперли окна и двери и приперли люк тяжелым сундуком, чтобы эватимы не пробрались внутрь и не сожрали труп, как они частенько делали.

Я немного исследовал отцовский кабинет, проглядев его книги, заглянув в ящики и порывшись в сундуках. Даже если где-то там и хранились сокровища, я их не нашел. Затем я взял в руки бутылку темного стекла, и кто-то внутри нее закричал на меня едва слышным далеким голосом. В испуге я выронил бутылку. Она разбилась, и кричавшее создание убежало от меня в щель между досок пола.

Ночью дом наполнился странными шумами: голосами, скрипами, шепотами и вздохами. Один раз что-то большое и тяжелое — возможно, ночная птица — билось и скреблось в запертое окно. Мы с сестрой не спали большую часть ночи, сжимая в руках фонари — так мы пытались защититься от таившихся в ночной тьме ужасов. Я сидел на полу у кабинета, прислонившись спиной к двери. Хамакина лежала, спрятав лицо у меня на коленях, и тихонько всхлипывала.

В конце концов я все же заснул, и во сне ко мне пришла мама. С нее капала вода и речной ил. Она склонилась надо мной, горько заплакала и принялась рвать на себе волосы. Я попытался убедить ее, что все будет хорошо, что я позабочусь о Хамакине, что стану писцом, когда вырасту, и буду писать для всех письма. Я пообещал ей, что не стану таким, как отец.

Но она продолжала плакать, расхаживая по коридору. Это продолжалось всю ночь. Утром пол в этом месте был мокрым и грязным.

Мы с Хамакиной встали, умылись, надели свои лучшие одежды и отправились к священникам. Многие из тех, кто встречался нам по пути, отворачивались от нас, другие выкрикивали проклятия, называя нас убийцами. На площади перед храмом нас обступила толпа с ножами и дубинами, и я, размахивая руками, изображал нечто похожее, как я надеялся, на магические жесты, пока все не развернулись и не убежали прочь с криками, многократно повторяя, что я ничуть не лучше своего отца.

На обратной дороге нас сопровождала целая армия священников, облаченных в свои шитые золотом и серебром штаны, голубые жакеты и высокие шапки, покрытые чешуей. Многие из них несли над головами изображения Сюрат-Кемада и других богов: Регун-Кемада — повелителя орлов, Бель-Кемада — бога весны, и его супруги, Деливендры, Покровительницы Ламп и Фонарей, приносящей прощение, милосердие и сострадание. Псаломщики монотонно бубнили, размахивая лампадами с ароматическими благовониями на золотых цепях.

В дом они нас не пустили. Две храмовые матроны остались с нами на набережной, они держали нас с Хамакиной за руку. Соседи издали со страхом наблюдали за происходящим.

Священники опустошали отцовский кабинет; распахнув ставни, они выливали в реку все жидкости, пузырек за пузырьком, высыпали порошки, утопили множество книг, затем — большинство бутылок, потом — значительную часть кувшинов, резных фигурок и прочих диковинок. Остальные вещи, в основном книги, они конфисковали. Младшие священнослужители отнесли их в храм в корзинах. Нам показалось, что экзорцизм продолжался много часов подряд. Они зажгли столько ладана, что мне показалось — наш дом загорелся.

Наконец священники удалились столь же торжественно, как и пришли, и одна из матрон отдала мне принадлежавший отцу меч, роскошное оружие — его рукоятка была отделана медью, а лезвие инкрустировано серебром.

— Возможно, он тебе пригодится, — вот и все, что она мне сказала.

Исполненные трепета, мы с сестрой вошли в дом. Воздух настолько пропах ладаном, что мы сразу же, чихая и кашляя, с текущими из глаз слезами, кинулись открывать окна. Но лампады остались висеть повсюду, мы и не подумали их снимать.

Отец лежал на кушетке в кабинете, обернутый тонкой тканью. Священники вырвали ему глаза, положив в пустые глазницы амулеты — погребальные диски, похожие на огромные монеты. Я знал, что они сделали это из страха перед ним — не хотели, чтобы он смог найти обратную дорогу и вернуться в наш мир.

Нам с Хамакиной пришлось самим нести и укладывать его на погребальное судно. Никто нам не помог. Это было страшно тяжело. В конце концов Хамакине было всего восемь, а мне — пятнадцать. Я не раз вздрагивал от ужаса, опасаясь, что мы случайно утопим его.

Один из золотых амулетов выпал. Глазница зияла пустотой — страшная кровавая рана. Меня чуть не вырвало, когда мне пришлось возвращать амулет на место.

Погребальное судно было увешано траурными тканями и магическими амулетами. На носу установили серебряную чашу с благовониями из розовых лепестков. Один из священников нарисовал на корме символический знак — змея, заглатывающего собственный хвост, но хвост этот был порван.

В неясном свете вечерних сумерек мы с Хамакиной столкнули судно в глубокую реку за городом, в лабиринт из поломанных мачт затонувших кораблей.

На небе волнистые красные полосы плавно переходили в черные, лишь изредка разрываемые клочьями редких грозовых облаков, оставшихся после бури. Ветер с болот крепчал. Все новые и новые звезды загорались на небе, мерцая над покрытой рябью водой.

Я стоял в своей плоскодонке, повторяя погребальную молитву — насколько я ее помнил — молясь о своем отце, которого я по-прежнему и любил, и боялся, и не понимал. Хамакина отвязала веревку, и погребальное судно отправилось в плаванье, вначале по течению к дельте и к морю, но перед тем, как исчезнуть во тьме, оно развернулось и поплыло против течения. Это было хорошим знаком, означавшим, что судно было подхвачено обратным течением, которое несет умерших из мира живых обратно в обитель богов.

Я подумал, что для нас настало время размышлений и траура. Когда мы вернулись, оказалось, что дом практически опустел. Впервые за много лет я не испытывал страха. Это было очень необычное ощущение.

Той ночью я спал спокойно. Мне ничего не снилось. Хамакина тоже успокоилась.

На следующее утро старушка, наша соседка из дома с другого конца набережной, постучалась к нам в дверь и поинтересовалась:

— Дети? У вас все в порядке? Достаточно ли у вас еды?

И это тоже было добрым предзнаменованием. Это означало, что соседи в конце концов забудут обо всем и простят нас. Ведь не считают же они на самом деле меня таким же, как мой отец.

Она оставила для нас корзину с едой.