Побег из Араманта - Уильям Николсон Страница 6

Вот и в этот ужасный день Кесс невольно устремилась к арене. Отец еще не вернулся из библиотеки, а мама с Пинпин была в клинике: врачи оценивали здоровье малышки. Куда же еще оставалось идти? Позднее мятежницу обвинили в заранее подготовленном хулиганстве, но какая же из нее злоумышленница? Кестрель повиновалась порыву, не думая, что будет делать дальше. Вот Бомен, тот предчувствовал беду, шагая следом за сестрой. Что же касается Мампо, то мальчик попросту плелся за первой и единственной школьной подругой.

Дорога в центр миновала «Общество ткачей». Шел обеденный перерыв, и ткачи высыпали во двор на разминку.

– Тронем землю! Тронем небо! – кричал их тренер. – От себя все больше требуй!

Работники усердно сгибали спины и выпрямлялись, тянулись кверху – и снова к носкам ботинок, стараясь не отставать друг от друга.

Чуть позже детям повстречался дворник. Мужчина сидел у тачки и обедал.

– Надеюсь, у вас найдется немножко мусора, чтобы бросить на мостовую? – печально спросил он. Близнецы порылись в карманах. Бомен вытащил подгоревший гренок, взятый утром якобы на обед, чтобы не обижать маму.

– Просто урони его, – оживился уборщик.

– Зачем? Я сразу положу в вашу тачку.

– Ну конечно, делай за меня мою работу, – пригорюнился мужчина. – Какое вам дело, продвинусь я когда-нибудь или нет, когда никто ничего не выкидывает? Не спрашивайте себя, сведу ли я концы с концами. Вы из Оранжевого и всем довольны. Кого волнует, что я тоже хочу исправиться, как и любой другой! А вот попробовали бы некоторые пожить в Сером округе! Моя жена, к примеру, с ума сходит по тем хорошеньким квартиркам из Коричневого с их маленькими балкончиками.

Обугленный хлеб выпал из руки мальчика.

– Вот и хорошо, – обрадовался дворник. – Пожалуй, я сначала полюбуюсь, а потом уберу его.

Кестрель была уже далеко, и брату пришлось догонять ее со всех ног.

– Скоро мы будем обедать? – спросил Мампо.

– Заткнись ты! – отмахнулась девочка.

Пересекая главную площадь, дети услышали, как на высокой башне дворца колокол звучно пробил два раза: «Бомм! Бомм!» Это значило, что их одноклассники уже вернулись за парты, а господин Бач, должно быть, как раз отмечал в журнале троих прогульщиков. И разумеется, вычитал новые баллы. Беглецы прошли сквозь белую двойную колоннаду, окаймлявшую верхний ярус, и двинулись вниз по ступеням.

На пятом ярусе Мампо внезапно затормозил и объявил, усевшись прямо на каменную лестницу: – Есть хочу.

Кестрель и ухом не повела. Она продолжала спускаться, и Бо держался рядом. Мампо хотел пойти за ними, но голод пересилил все прочие чувства и мысли. Мальчик обхватил колени руками. Ему безумно хотелось кушать.

У подножия Поющей башни Кесс наконец остановилась. Маленькую мятежницу по-прежнему трясло от злости, стоило ей вспомнить утреннюю контрольную Пинпин или насмешки господина Бача. Девочке страшно хотелось нарушить удушающе – безупречный порядок Араманта, рассердить, возмутить, сломать – неважно, кого или что, лишь бы взорвать изнутри эту гладко прилизанную красоту. Хотя бы на краткий миг. Кестрель попала в беду и нуждалась в друге, вот почему она оказалась у Поющей башни. Но только здесь беглянка поняла, как намерена поступить.

И поняв, начала взбираться наверх.

– Не надо! – тревожно окликнул Бомен. – Тебя накажут. Упадешь. Разобьешься.

А мне плевать.

Оказавшись на помосте, она продолжала карабкаться – теперь уже на саму башню. Это было нелегко: постройка раскачивалась на ветру, ноги девочки поминутно скользили на покосившихся опорах между трубами. Однако гибкая и крепкая школьница взбиралась все выше и выше, прижимаясь к прохладному металлу.

– Эй ты! – послышалось с верхнего яруса. – Слезай немедленно!

Какой-то чиновник в алом заметил нарушительницу и торопливо побежал по ступеням. Наткнувшись на сидящего мальчишку, взрослый помедлил, чтобы допросить его.

– Ты чем это занимаешься? Почему не в школе?

– Есть хочу, – пожаловался Мампо.

– Есть? Да вы только что обедали!

– А я нет.

– Значит, сам виноват. Все дети обедают на часовой перемене.

– Знаю, – откликнулся бедняга. – Только я все равно голодный.

Тем временем Кестрель добралась до горла башни, где и обнаружила кое-что интересное. В широкой металлической трубе была прорезана щель, а над ней темнела загадочная гравировка: стрела, указывающая вниз, и рисунок в виде буквы «S» – только хвостик у иероглифа загибался кругом и накрывал вершину.

Добежав до подножия Поющей башни, чиновник в алом резко окрикнул Бомена:

– Эй, парень! Что она вытворяет? Кто это?

– Это моя сестра.

– А ты кто?

– Я ее брат.

Сердитый дядька слегка напугал Бо, а когда мальчик нервничал, то говорил очень и очень разумно. Сбитый с толку чиновник задрал голову и гаркнул:

– А ну спускайся, негодница! Сейчас же! Что ты себе позволяешь?

– Понго! – крикнула та, продолжая карабкаться.

– Что-о? – изумился взрослый. – Что она говорит?

– Понго, – повторил Бомен.

– Это она мне?

– Трудно сказать, – пожал плечами школьник. – Может, и мне.

– Так это же я к ней обратился. Я велел спускаться, а она ответила: «Понго»!

– Наверное, решила, что вас так зовут.

– Еще чего. Нет такого имени – «Понго».

– Ну, я об этом не знал. Может, и она не знает.

Запутавшийся взрослый опять запрокинул голову – Кестрель почти достигла вершины – и проорал:

– Эй, это ты мне сказала?

– Понго пооа-пооа помпапрун! – отозвалась нарушительница.

Чиновник обернулся к мальчишке, перекосившись от праведного возмущения.

– Слышал? Ты слышал! Вот наглость! – И он снова закричал: – Быстро вниз, а не то донесу!

– Вы и так на нее донесете, – робко, но вполне рассудительно вставил Бомен.

– Разумеется, – откликнулся взрослый. – Хотя если она не спустится, донесу еще больше. – Он опять повысил голос: – Эй! Я потребую, чтобы у твоей семьи отняли баллы!

– Бангаплоп! – откликнулась Кестрель.

Она как раз поравнялась с одним из огромных кожаных черпаков; грубое слово промчалось вниз по трубам и вылетело из рожков секундой позже и странно искаженным:

– Банг-анг-анга-плоп-оп-п!

Бунтарка сунула голову прямо в совок и крикнула:

– Сагахог!

И рожки протрубили гулко:

– САГ-АГ-АГ-А-ХОГ-Г-Г!

Мужчина в алом плаще побледнел от возмущения.