Пыль небес - Наталья Игнатова Страница 6

– Что именно?

– Что готов убить за них. Ты действительно готов?

– Ну да, – Казимир слегка растерялся, – а почему нет?

– Ты когда-нибудь убивал?

– Пфф… – Светлый князь расправил плечи. – Я давно сбился со счета. Если ты хочешь сказать, что я не представляю себе всех сложностей процесса, то могу тебя заверить: представляю, и еще как. Хотя должен признаться, что в первый раз это и вправду было несколько… болезненно. – Он задумался, вспоминая. Кивнул сам себе: – Я очень переживал. Потом. Но мне было тогда всего шестнадцать или семнадцать лет, и убил я случайно, просто потому что сильно разозлился. А дальше стало проще. С каждым разом. Правда, мне никогда еще не приходилось убивать за деньги… Думаю, разница небольшая, да?

– Конечно, – ответил Тир, – кровь всегда кровь.

Темной ночью существо, которое называло себя Тиром, вытянулось на своей кровати, закинув руки за голову и глубоко вдохнув прохладный, пахнущий смолистым деревом и травой ночной воздух.

Оболочка – тонкие кости, смуглая кожа, стальные канаты жил. Маленькое и хрупкое вместилище темной силы. Черные глаза чуть заметно блестят в темноте.

Тир не спал. Он не нуждался в отдыхе этой ночью. Тир не думал – ему не о чем было думать. Тир становился собой. И этот процесс требовал всего его – без остатка.

Душа, как комок сгоревшей бумаги. Легкий, шуршащий комок, готовый рассыпаться от малейшего прикосновения. В ночной прохладе, в тишине, нарушаемой лишь писком летучих мышей, в темноте, погруженный в густую тень, этот комок казался большим, чем был на самом деле. Он словно бы шевелился – может быть, ночной ветер, странно и тревожно пахнущий ветер, покачивал его, а может быть, это тени играли в слабом свете звезд.

Шуршание. Шелестит зола. И вот уже нет сгоревшей бумаги. Есть волчонок, маленький серый щенок, свернувшийся клубком. Он слеп. Закрыты глаза. А шкурка кажется плюшевой – до того она мягкая, нежная, беззащитная. Волчонок поднимает голову. Нет, он не слеп, он лишь казался слепым. Прозрачные глаза с вертикальными щелями зрачков смотрят во тьму. Кошачьи глаза на лобастой щенячьей морде.

Ветер. Стих.

Больное сердце, искалеченное, израненное, в шрамах от ожогов, сердце это почувствовало прикосновение мягкой щенячьей шерсти.

А волчонок поднялся на лапы, ловкий и собранный, не знающий трогательной щенячьей неуклюжести, не щенок – волк-подросток. Белые зубы за черными губами. Желтые глаза. Черные щели зрачков.

– Я живой, – прошептало существо, которое называло себя Тиром, – я…

Оболочка больше не была пустой. Кости, и кожа, и жилы – сталь, гибкая, как плоть, плоть, прочная, как сталь. Волк, с шерстью серой и густой, повел низко опущенной головой, нюхая воздух. И прыгнул. Молча и бесшумно, лишь молнии зрачков сверкнули не отраженным – собственным светом.

– Я живой.

Тир рывком сел на постели.

Комок нервов, обнаженная, чуткая, как у птицы, душа, глаза, как черные дыры, и волосы цвета серебра. Человек, которого звали Зверем, молча смеялся, глядя в звездное небо. Он любил жить. Сейчас он вспомнил об этом. Он любил убивать – и об этом он вспомнил тоже. Жизнь ждала его впереди, чужая жизнь, сладкая, как боль. И боль, чужая боль, густая, как мед. И небо. И рассекающие небесную плоть стрелы болидов. Чужой страх, свое могущество, загадки и тайны, люди, машины. Мир.

Новый и неведомый. Мир живых, еще не знающий о том, что смерть пришла в него во плоти.

Когда прошла эйфория и прикосновение воздуха к коже перестало вызывать приступы беспричинного смеха, а вид звезд в узком окне не кружил больше голову, Тир заставил себя сосредоточиться на делах мирских.

Реальность окружающего уже не вызывала сомнений. Адский огонь остался позади, и в это приходилось поверить. Он верил уже не раз. И каждый раз сила, с которой нельзя было спорить, возвращала его обратно.

В огонь.

«Всего лишь одна из пыток – ад многогранен, многолик и не лишен чувства юмора. И не было здесь, в этом мире, ничего, доказывающего его реальность. Ничего, кроме возродившейся из золы волчьей души. И кроме болидов. Ад бессилен там, где люди дотянулись до неба».

Однако довольно лирики. Суровые будни такая же неотъемлемая составляющая реальности, как синие сполохи звезд в фиолетовом небе. Вот о буднях и стоит подумать. О предстоящей работе, о работодателе и о светлом князе Мелецком, заявившем себя путешественником между мирами.

Со светлым князем, впрочем, все было понятно. Душа его просматривалась насквозь, чистая, как дистиллированная вода. Несчастливое детство, моральная травма в юности и осознание своей особости – коктейль столь же обыденный в человеческих душах, как «Маргарита» – в барах. Излишне умные и начитанные типы, неосознанно стремящиеся быть «плохими», даже «очень плохими», встречались Тиру куда чаще, чем люди, умеющие или хотя бы пытающиеся быть «хорошими». Они были неинтересны и предсказуемы, зато не опасны, а порой даже и полезны, как вот может стать полезным Казимир Мелецкий.

Он должен полагать, будто Тир нуждается в опеке. Должен верить своим однажды сделанным выводам и своему однажды сформированному представлению. Это несложно. Достаточно говорить Казимиру правду, быть откровенным и серьезным. Граница между правдой, которую можно говорить, и правдой, о которой нужно молчать, достаточно широка, чтобы идти по ней с закрытыми глазами.

Да. Казимир не будет мешать, Казимир с радостью поможет, и, в конце концов, Казимир послужит пищей. Сам дурак, знал ведь, с кем связался.

С Пардусом, к сожалению, все далеко не так просто.

Тир встал с кровати и гибко потянулся, с удовольствием ощущая в себе каждую жилку, каждый напрягшийся мускул. Вытянул руки, разглядывая пальцы, ладони.

Живой.

Ни следа ожогов на коже, и тело послушно, как раньше. Как раньше подвижно. Огонь не повредил ему. Говорят, что адское пламя жжет душу, но это смешно.

Что такое душа? Это память, мысли или чувства?

Память – это что-то вроде ящика с инструментами, а мысли – те самые инструменты, что хранятся в ящике-памяти. Чувства же… их вообще следует оставлять за скобками. Так что такое душа? Нет ее.

Пардус. Пардус…

Тир подошел к узкому окну. Не окно – бойница. Кошке – в самый раз, человеку – ни в жизнь не протиснуться. Поднял руку, ловя пальцами прохладный ночной ветер. И замер так. Что-то – чутье? – предупредило: не надо. Нельзя пересекать границу стен. Настороженно опустив голову, Тир принюхался, поискал, закрыв глаза, датчики сигнализации, невидимые обычным зрением лучи лазера, видеокамеры, наконец… Дом был напичкан магией. «Не дом, – услужливо подсказала память, – башня. А все вокруг, внутри стен, называется детинец. Или более привычно – кремль». Насчет же магии… здесь память сдавалась, а мысли сворачивались в колечки, как садовые улитки. Медальон-толмач, в услугах которого Тир уже не нуждался, охотно напомнил бы сейчас, что такое магия, где она используется и каким образом обращаться с простейшими волшебными предметами, которых хватает в любом приличном доме. Или в башне. Толку, однако, от его напоминаний…