Потерянные годы - Томас Арчибальт Баррон Страница 6

В хижине сильно пахло тимьяном, корнями бука, горчичным семенем и много чем еще. Мне нравились эти ароматы – все, кроме укропа, от которого я начинал чихать. Запах кедровой коры, мой любимый, заставлял меня чувствовать себя высоким, как великан, от запаха лепестков лаванды почему-то щекотало пальцы ног, а запах морских водорослей напоминал мне о чем-то давно забытом.

Все эти травы Бранвен использовала для приготовления целебных порошков, мазей и припарок. На столе ее теснились всевозможные чаши, ножи, ступки, пестики, сита и прочие принадлежности. Часто я наблюдал за тем, как она толчет листья, смешивает порошки, процеживает отвары, лечит раны и выводит бородавки. Но, тем не менее, о ее ремесле я знал не больше, чем о ней самой. Она позволяла мне сидеть рядом и смотреть, но сама молчала и ничего не объясняла. Она просто делала свое дело, обычно напевая какую-нибудь таинственную песню.

Где она научилась искусству врачевания? Откуда узнала она такое множество историй о далеких странах и давно минувших временах? Где впервые услышала она об учении человека из Галилеи, которое все больше занимало ее мысли? Она никогда не говорила об этом.

Не только меня смущало ее молчание. Часто жители деревни перешептывались у нее за спиной, пораженные ее врачебным искусством, ее сверхъестественной красотой, ее странными заклинаниями. Несколько раз я даже слышал слова «колдовство» и «черная магия»; но толки о колдовстве, по-видимому, не мешали людям обращаться к ней, когда нужно было вылечить нарыв, избавиться от кашля или ночных кошмаров.

Саму Бранвен не волновали пересуды соседей. Пока большинство людей платили за помощь, и мы могли сводить концы с концами, ей было безразлично, что о ней говорят или думают. Я вспомнил, как недавно ей пришлось лечить пожилого монаха – тот поскользнулся на мокром каменном мосту у мельницы и поранил руку. Перевязывая рану, Бранвен произнесла христианское благословение, и монах, казалось, остался доволен. Однако затем она добавила заклинание друидов, и монах выбранил ее и предупредил, что это богохульство. Она спокойно ответила, что сам Иисус считал исцеление больных настолько важным делом, что охотно воспользовался бы при необходимости мудростью друидов или иных народов, теперь называемых языческими. После этого монах разозлился, сорвал ее повязку и ушел, перед этим успев предупредить половину деревни о том, что лекарка – пособница дьявола.

Мысли мои вернулись к подвеске. Она, казалось, светилась собственным внутренним светом, а не только отражала лучи луны. Впервые я заметил, что кристалл, красовавшийся посередине, не просто зеленого цвета, как я считал раньше. Наклонившись ближе, я рассмотрел фиолетовые и синие завитки, мерцавшие под поверхностью, алые искорки, пульсировавшие, словно тысячи крошечных сердец. Кристалл походил на глаз живого существа.

«Галатор. – Слово это неожиданно возникло у меня в мозгу. – Он называется Галатор».

Я в недоумении покачал головой. Откуда взялось это слово? Я не помнил, чтобы кто-нибудь произносил его при мне. Должно быть, я услышал его на деревенской рыночной площади, где звучало множество наречий – кельтское, саксонское, латинское, гэльское и другие, еще более странные, где они сталкивались и сливались. А может быть, я слышал его в какой-нибудь легенде, рассказанной Бранвен – в них часто встречались слова из греческого, еврейского языков, языка друидов и прочих.

– Эмрис!

Ее резкий шепот перепугал меня, и я даже подскочил на месте. На меня смотрели синие, как небо, глаза женщины, которая делила со мной жилище и хлеб – но больше ничего.

– Отчего ты проснулась?

– Не знаю. Ты странно смотрел на меня.

– Не на тебя, – ответил я. – Я смотрел на твою подвеску. – Повинуясь странному импульсу, я добавил: – На твой Галатор.

Бранвен ахнула и быстрым движением спрятала кристалл за ворот платья. Затем, изо всех сил стараясь говорить спокойно, произнесла:

– Не помню, чтобы я упоминала при тебе такое название.

Я распахнул глаза.

– Ты хочешь сказать, что это настоящее слово? Что это верное слово?

Она задумчиво рассматривала меня, открыла было рот, чтобы что-то сказать, но удержалась.

– Тебе надо идти спать, сын мой.

Когда я услышал это слово, с которым она обращалась ко мне, меня охватило обычное в таких случаях раздражение.

– Я не могу уснуть.

– Может, рассказать тебе что-нибудь? Можно закончить историю про Аполлона.

– Нет. В следующий раз.

– Тогда я сварю тебе снотворное зелье.

– Нет уж, спасибо. – Я покачал головой. – Я помню, как ты сварила зелье для сына кровельщика, и потом он спал три с половиной дня.

Она улыбнулась уголками губ.

– Бедный дурачок выпил сразу порцию, рассчитанную на неделю.

– Ну неважно – все равно скоро рассвет.

Она натянула на себя грубое шерстяное одеяло.

– Хорошо, если ты не хочешь спать, я хочу.

– Пока ты не заснула, расскажи мне еще об этом слове! Гал… забыл, как же дальше?

Бранвен притворилась, что не слышит меня, закуталась в свое обычное покрывало молчания, укрылась шерстяным одеялом и снова закрыла глаза. Через несколько секунд она, казалось, уснула. Но мирное выражение, которое я недавно видел на ее лице, исчезло.

– Неужели ты не можешь мне сказать?

Она не пошевелилась.

– Почему ты никогда не помогаешь мне? – заныл я. – Мне нужна твоя помощь!

Но она лежала все так же неподвижно.

Некоторое время я уныло смотрел на нее, затем слез с тюфяка, поднялся на ноги и умыл лицо водой из большой деревянной чаши, стоявшей у двери. Оглянувшись на Бранвен, я ощутил новый приступ гнева. Почему она никогда не отвечает мне? Почему она не хочет мне помочь? И все же, глядя на нее, я почувствовал слабый укол вины из-за того, что так ни разу и не смог заставить себя назвать ее матушкой – а ведь я знал, как это обрадует ее. Но с другой стороны… какая же она мать, если не хочет помочь своему сыну?

Я взялся за веревочную ручку двери. Зашуршала трава, дверь отворилась, и я вышел из хижины.