Оруженосец - Олег Верещагин Страница 58

Старый Эйно-Меййи ждал возле шалаша, опираясь на посох. Казалось, шаман спит стоя. Но когда Эйнор бесшумно подошёл, старик буркнул, не открывая глаз:

— Всё-таки пришёл. Я надеялся — спишь.

— Я не затем преодолел такой путь, чтобы повернуть в конце.

— Дурак ты, таркан. Дурачина, право слово.

— Не говори о вещах, которых не понимаешь, шаман. Ты слишком мал для них.

Под седыми нависшими бровищами открылись глаза — глаза совы.

— Ну да, конечно, — хмыкнул Эйно-Меййи. — Ну да. Ну да. Скажи, таркан, где твой Нуменор? Где королевство Арнор? — Древние названия слетали с губ дикарского шамана с лёгкостью, как имена ближней родни, как названия недалёких и хорошо знакомых деревушек. — Где гордые замки нимри Белерианда, таркан? Ничего нет больше. Мой народ был и в те времена. Он есть сейчас. Он переживёт и то, что сделаете завтра вы — или Чёрный. Станете легендой, потом станете сказкой — и ты, и твой князь, и ваши враги, и ваше зло, и ваше добро. Придёт иное время, и звёзды за этими елями встанут в иной строй. Ха, скажут люди. Кто — Нарак? Кто — тарканы? Кто — Чёрный? Сказка, ха; слушайте и зевайте, дети, слушайте небылицу-небывальщину, чтоб лучше спалось. А мы будем и тогда жить в этом лесу и говорить — ха!

— Ты служишь Эру, пусть и в диком обличье, — напомнил Эйнор. Голос его был спокоен, и только внимательный глаз мог различить игру сильных тонких пальцев, обтянутых перчаткой, на рукояти Бара.

— Я открою тебе секрет, который знают все, юный таркан, — сказал шаман. — Эру наплевать на наш мир. Валам наплевать на наш мир. Чёрному — не наплевать, и он хочет его изменить; я — не хочу. Поэтому я служу Эру и Валам, а не Чёрному — потому что их нет. И я могу служить себе и своему народу. А Чёрный согнёт нас, как рыжих дураков с юга. Как хочет согнуть вас. А согнёт вас — доберётся и до нас. Поэтому я помогаю вам. Убивайте друг друга тысячу лет — лоссотам будет жить спокойней.

— А ты страшный, Эйно-Меййи, — задумчиво сказал Эйнор. Шаман хихикнул:

— Я старый, таркан. Я ужасно старый. И я устал. Оставайся — и ты займёшь моё место. Может быть. Юг умрёт. А ты будешь жить здесь. Людям я скажу, что это воля Эру. Скажу, что ты мой сын. Что вы все трое вышли из деревьев, чтобы помочь нам. Скажу что угодно — и они поверят, таркан. Останешься?

— Нет, — покачал головой Эйнор.

Старик навалился на посох:

— Вот я вижу: ослепли ваши два глаза. Вот и кольцо, которое носил на руке гордый и глупый эльф, — оно у моего народа, потому что пошёл к морскому дну, захлебнулся в стылой воде, сгинул среди льдов последний ваш князь. [55]Что скажешь?

— Мой путь ведёт к спасению чести. — Эйнор вдруг вырос, и шаман отшатнулся в изумлении и страхе. — Права твоя правота, старик; права — но мелка, как лужа, и тот, кто видел Море, не поверит кваканью лягушки: «Вот вся вода мира, в которой я сижу!» Нет высей Нуменора, но — были они. А что оставите после себя вы, спасшиеся в этих лесах от самих себя?! Какую сказку сложат о вас, переживших великие королевства? Веди меня, старик, — и молчи, потому что я — Эйнор сын Иолфа, нуменорский рыцарь! Идо бета изинди, загир аннарди ан Гимлад! [56]— И тихий гром родили последние слова, будто вдали тысяча обутых в металл ног шагнула по каменной мостовой, тысяча одетых в сталь рук ударила тысячей сверкающих мечей по тысяче гулких щитов…

— Я… выполню обещанное… я же сказал… — сипло пробормотал шаман, пригасив глаза. — Прости, таркан…

И покатился моховым шустрым клубком перед шагающим рыцарем…

…Они шли долго. Наверное, не меньше часа, и боковым зрением Эйнор улавливал движение странных и жутких образов. Пробежала, мяукая, слепая рысь без шкуры. Прошёл, бесшумно ступая, безголовый лось.

— Хочешь напугать меня, шаман? — спросил Эйнор. Старик впереди — видно, оправился — хихикнул:

— Нет, зачем мне это? Это здешние духи шалят, таркан. Они любят играть с людьми, поэтому ночью без моих амулетов редкий человек осмелится выйти за пределы деревень. И этой, и многих других, где живут лоссоты. Хочешь, я сейчас уйду в сторону, и никто не узнает, как пропал Эйнор сын Иолфа?

Вместо ответа коротко лязгнула бронза перекрестья меча о сталь оковки устья ножен — Эйнор подвыдернул Бар и бросил обратно. Виденицы отпрянули, маячили только на грани взгляда.

— Шучу я, шучу… — прокряхтел старик. — Сказал уже: мне в радость тебе помочь, чтоб без конца длилась ваша вражда — твоих братьев и Чёрного…

Эйнор усмехнулся, рассматривая мохнатую спину куртки впереди.

— Пришли, — сказал неожиданно старик.

Светились десятки гнилушек, выступавших из земли по обеим сторонам узкой лощины, как пальцы подгорных существ, которые, говорят гномы, никогда не видят света. Косо лежала каменная плита. Чёрная… или казавшаяся такой. Старик подошёл к ней и постучал посохом. Сказал — коротко и властно:

— Эй.

Эйнор усилием воли остался на месте, когда откуда-то — то ли из-за плиты, то ли из неё — выступили два скрюченных… нет, не существа. Две сущности, так сказать вернее. Тёмные и безликие, да и бесформенные, если по правде. Послышался детский плач — тонкий и безнадёжный. Между сущностями шёл ребёнок: голый, не различишь — мальчик или девочка, не поймёшь — скольких лет, но маленький, не старше десяти.

— Что это, старик? — хрипло спросил Эйнор.

Шаман обернулся и мигнул:

— Жертва, таркан. Убей и начнём.

Два сгустка тьмы прижали ребёнка к плите. Тот вяло дёрнулся и заплакал громче.

— Кому жертва? — Эйнор вытащил меч, и лезвие вдруг покрылось красноватой вязью, словно проступившей из глубины металла.

— Эру, рыцарь, — осклабился старик. — Не бойся. Жертва из дальней деревни — пропал ребёнок в лесу и пропал, поискали и забыли. Бей и начнём.

— Ах ты старая тварь… — прорычал Эйнор, взмахивая мечом…

…Лезвие со скрежетом пропахало в камне искристую борозду. Оказавшийся за спиной Эйнора старик хихикнул; и тёмные сгустки, и ребёнок исчезли.

— Где?! — крутнулся на каблуках Эйнор.

— Не было ничего, — ответил Эйно-Меййи спокойно и ссутулился, опираясь на посох. — Не приносим мы в жертву людей. Проверял я тебя… И что? Правда бы оставил своего родича в рабстве у Чёрного — только чтобы лесному дикарьку, никчёме, жизнь сохранить? А как же тогда?