Дева и Змей - Наталья Игнатова Страница 58

Нет. Не так. Иное видят открытые глаза Единорога.

Мужчина держит на руках женщину, красивую и испуганную, не помнящую себя от страха, женщину, которая совершила ошибку… она не виновата, она просто… просто богиня. Он целует ее. И, словно в сказке, где лягушка от поцелуя превращается в прекрасную девушку, здесь богиня превращается — в жабу. В жабу — слизь и бородавки — замершую в ладонях того, кто только что целовал ее так властно. Еще мгновение. Еще вспышка, раскат грома. Жабье тельце шмякается об острый камень.

Брызги.

Мужчина поднимает руки, с рычанием вырываются из груди раскаты громового смеха.

Меч. Исполинский клинок, от края до края небосвода. Чудовищное карающее лезвие. Рушится вниз. На покрытый лесом мир. Богиня ошиблась — за ошибки надо платить.

Гиал закрыл глаза, защищаясь от белой вспышки всепоглощающего огня.

А когда открыл снова, блики и крохотные звездочки еще плясали, застя взгляд, несколько мгновений — или часов? Или тысячелетий? Кто скажет, сколько времени протекло, проскользило мимо? — мешали смотреть. Да и на что смотреть? На безжизненную, чистую пустоту?

Потом осталась одна. Звезда? Жемчужина? Искра серебряного света. Она летела сквозь мертвое ничто, и Гиал шел следом. Шел по реке, потому что берега, на который можно выйти, больше не было.

И снова видел он меч. И видел того, кто был мечом и был человеком. И снова вздымался и падал клинок, блещущий как звезды, как звезды прекрасный. Взрывались миры. Не планеты — вселенные гибли под разящими ударами, не оставляя после себя даже пыли.

Гиал не испытывал страха — он вообще не очень умел бояться — но глубокую, безнадежную и беспомощную боль он чувствовал так, словно она зубами грызла его сердце. Можно было уйти — за спиной, совсем близко, был Лаэр, надежный и вечный.

Недостаточно надежный. И вечный лишь до той поры, пока небеса над ним не отразят мучительный блеск меча.

Но серебряная капля летела сквозь пустоту. Капля? Хрупкая бабочка? Хрустальная искра? Гиал шел следом, наблюдая гибнущие миры, закрывая глаза, когда не было сил смотреть, шел сквозь время. И вышел. На берега одного из знакомых миров.

Он не успел обрадоваться. Раньше, чем пришла радость, он понял, что прошел по реке назад, а не вперед. Он в прошлом. И жемчужная вспышка, что звала за собой, теперь — девочка с серыми волосами и ясным взглядом зеленых глаз. Девочка на рыжем скакуне, в чьих жилах текла капля волшебной крови. Сама — волшебство и свет, не помнящая себя, не знающая себя, счастливая обычным человеческим счастьем.

— Элис! — то ли позвал, то ли вздохнул Единорог, отступая от берега. — Вот откуда ты взялась, Жемчужная Госпожа…

Словно в ответ на имя, данное им, впервые им произнесенное вслух, в пустоте межмирья и межвременья возник Эйтлиайн. Величественный и исполненный мощи, такой, каким и подобало ему быть, если б не привязанность к облику простого смертного. Распахнутые крылья осеняли миры от Полудня до Полуночи, две тени падали от принца, танцующей походкой, как по канату, шагающего по границе меж Тьмой и Светом. Он улыбался, искорки плясали в черных глазах. А в ладонях, как птенца, Сын Дракона нес серебряную звездочку.

Она горела, ослепительная и жестокая, горела, — и черными пятнами расползались ожоги по ладоням Крылатого принца. Но он нес свою звезду, яркий огонек, уронить который было нельзя. Никак нельзя.

Почему?

— Кто-то должен погаснуть, — улыбка Крылатого граничит с безумием, — ступай дальше, враг мой, ты видел еще не все.

Не все.

И блеск меча, остановленного на замахе, слепил глаза. Он ждал, меч и человек, ждал, вскинув оружие. А мир внизу — хрупкий и такой живой — был миром Гиала.

Меч ждал. Чего?

Залитый кровью зал, стены и потолок — не камень и не дерево — материал, придуманный и созданный людьми. Сдвинуты к стене столы. Рыжеволосая женщина с застывшими глазами скорчилась в уголке у входа. Чернокожий карлик рядом с ней.

А в центре зала двое мужчин в странной формы доспехах. Молодые мужчины, взгляд которых с каждой секундой стареет на десятилетия. С каждым выстрелом. Один — человек — стреляет в другого, в фейри, за спиной которого медленно наливается светом овал межмирового портала.

Еще одна сказка?

Страшнее любой сказки взгляд фейри. Страшнее его взгляда — его душа. Тьма, чернее самых черных мыслей Эйтлиайна. И свет, ярче самых светлых устремлений Сияющей-в-Небесах. Немыслимый клубок, готовый взорваться ненавистью и болью, но не взрывающийся, лишь сплетающий все туже черные и белые нити, живой, пока жива надежда.

У него глаза Крылатого, черные яркие глаза, пылающие сейчас тем же безумием отчаяния. И у него серые, серебряные, жемчужные волосы Элис. Девушки-звезды. И это он не позволяет мечу опуститься. Пока он жив, мир в безопасности. Но исполин в межмирье ждет, подняв клинок.

Гиал отступал, не решаясь отвести взгляд от явленной ему картины. Он видел, как раскрылся портал. И видел последний выстрел, роковой выстрел, не позволивший загадочному существу уйти в спасительную дверь.

Меч рухнул, неотвратимый и безжалостный. А Гиал метнулся назад, в Лаэр. Значит, вот оно, будущее. Оно есть, здесь Крылатый ошибся. Но мир все же погибнет — и здесь Крылатый полностью прав.

Давно и далеко…

Война не заканчивается. Даже на Земле она не прекращается ни на миг, а уж во всем бесконечном множестве миров войны наслаиваются одна на другую, сливаются в нечто невыразимое даже на языке дивных народов, бесформенное и страшное, густое, как застывшая смола, и пахнущее разлагающейся плотью.

Кто придумал войны?

Дьявол.

Кто заставляет смертных воевать?

Владыка Темных Путей.

Неужели, это по воле Владыки его сына травят, как зверя, по воле Владыки с каждым днем все ближе подбирается к князю смерть?

Михаил не убивал. Больше года прошло с того сладостного и страшного боя, больше года княжич… хотя, какой уж там княжич, когда княжество давно поделено, и подельщики успели перегрызться между собой… больше года он боролся с дьяволом. Так же, как отец безнадежно сражался с людьми, Михаил вел собственную войну с огненным червем, точившим его душу.

Отец давно уже перестал насмешничать. Порой казалось, что во взгляде его мелькает жалость, но нет, конечно, это чувство неведомо никому в семье. Так уж сложилось: те, кто ведет свой род от самого Баэса, не умеют жалеть.

Жалостливая Смерть. Вот уж было бы забавно!

Когда луна становилась полной, жажда убийства иссушала мозг, и в мертвые часы кэйд и динэйх собственное тело выходило из-под контроля, одержимое одним желанием — убить. Тогда княжич уединялся в часовне, упав на колени перед ликом Спасителя, молил о помощи, о поддержке, потому что своих сил уже не хватало.