Две воительницы - Личия Троиси Страница 57

Правое крыло изувечено, и перепонка между костями разорвана в клочья. Хвост изранен, от обожженного живота пахнет горелым мясом.

Идо понимает все. Он уже понял, но не может это принять. Он гладит Везу по голове, наклоняясь вперед.

— Все хорошо, Веза, все хорошо. Конечно, тебе пришлось плохо, но мы справимся с этим, верно? Справимся, как всегда. Ты видел, как я отомстил за тебя?

Он лихорадочно гладит маленький гребень на морде Везы и чувствует, как ладони наполняются кровью.

— Все хорошо. Мы немного отдохнем, а потом отправимся дальше, верно?

А слезы уже подступают к его глазам.

Веза смотрит на него тусклым взглядом. В первый раз Идо видит в его глазах что-то похожее на страх и покорность. Веза прекращает борьбу.

— Нет, Веза, нет, будь оно все проклято! Ты мне нужен, понимаешь? Ты не должен сдаваться!

Но эти глаза не отвечают ему быстрым движением, как бывало всегда, когда он окликал Везу по имени. Веза бывал ранен и прежде, и каждый раз, каждый проклятый раз, когда Идо говорил ему, что все идет хорошо, Веза словно отвечал ему глазами, успокаивая его. Да, все пройдет гладко, потому что они принадлежат друг другу целую вечность, потому что они все повидали, потому что они — это они.

Идо наклоняется над головой Везы. У него кружится голова и сердце бешено колотится в груди. Он стоит совсем рядом с глазами Везы и поэтому может видеть каждую чешую на великолепной красной коже дракона.

— Веза, умоляю тебя, сопротивляйся. Я не остановился, мне пришлось плохо, но сегодня ночью я сражался хорошо, как и ты. Ты — все, что у меня осталось, не покидай меня…

Дракон пристально смотрит ему в глаза. Идо кажется, что перед ним человек, а не животное, и что Веза говорит ему:

— Я должен уйти.

— Ты не можешь меня бросить! — кричит Идо с такой силой, что чувствует жжение в горле. — Не делай со мной это!

— Для всего есть свое время. И мое время наступило сегодня.

— Это неправда, я не согласен! Помнишь, как после каждой схватки я приходил к тебе и говорил, что повешу меч на стену, помнишь? Я же этого не сделал! И ты тоже не можешь, не можешь покинуть меня!

Глаза Везы становятся спокойными. Его дыхание, когда-то такое могучее, делается слабым, как у ребенка. Его грудь поднимается едва заметно и рывками.

— Дай мне уйти.

И тогда Идо заплакал как мальчик.

Величавое дыхание Везы всегда отсчитывало для него время боя. Идо вслушивался в него перед боем, чтобы успокоиться, а потом с тревогой прислушивался к нему, когда борьба кончалась, и это был звук победы. Когда они перелетали из одного военного лагеря в другой, Идо засыпал под этот шум. И вот теперь дыхание его друга стало едва слышным и скоро затихнет навсегда.

Это больше, чем он может выдержать. Всадник без дракона не существует, всадник без дракона должен умереть, чтобы сохранить свою честь.

Идо поднимает голову и впивается взглядом в глаза Везы. Он видит, как они медленно гаснут и как в конце концов веки дракона окончательно перестают вздрагивать и его дыхание останавливается. Идо еще пытается звать его, трясет, ударяет, но прекрасно знает, что это конец. Сжав кулаки так, что пальцы сводит судорога, Идо безудержно плачет, проливая последние слезы воина, которые у него оставались.

Идо вздохнул. Память. Воспоминания, которые отпечатались в его сознании даже слишком ярко. Образ распластавшегося на земле Везы долго стоял у него перед глазами и мучил его каждый раз, когда он видел дракона. Всадник Дракона, живший в его душе, умер в тот день.

Он повернулся. Теперь он был готов пройти последний отрезок пути и нанести последний визит, чтобы проститься со своим славным и трагическим прошлым, — самый важный визит.

Он уверенно шел по акведуку. Прошло три года, но он узнавал каждый камень. Невозможно сосчитать, сколько раз он здесь проходил, и боль глубоко врезала ему в память этот путь.

Это место было затоплено при захвате акведука, и вскоре Идо оказался почти по пояс в воде. Но он шел дальше, побуждаемый желанием, которое не мог укротить.

Наконец Идо увидел его. Нижняя часть затоплена, но наверху по-прежнему лежали цветы, которые он принес сюда в прошлый раз; они засохли, но не утратили форму. Это был прислоненный к скальной стене круглый камень, примерно локоть в диаметре, украшенный изображениями листьев и стилизованных цветов. Одно из древних украшений, которые часто можно было обнаружить в акведуке, произведение искусства его предков.

Гном медленно, словно загипнотизированный, подошел к камню. Уже три года он не давал воли своему горю. Сколько времени он не плакал? Сколько времени не позволял себе сладкую роскошь быть слабым?

Он положил руку на этот камень — памятник на могиле Соаны, провел рукой по орнаменту до того места, где они оказались под водой, погладил их и почувствовал, как боль заполняет его душу, словно вода разлившейся реки, и отдался во власть своего горя. Оно было старым другом, которому он давно не открывал дверь, и был почти рад, когда почувствовал, что плачет.

Идо в тишине спускается в свою комнату. Он знает, что конец близится…

Перед входом он видит Кхала — жреца, который находился при Соане в последние месяцы ее болезни. По его лицу Идо понимает все.

Он останавливается, руки повисли вдоль тела. Он уверен, что не готов к этому. Он с трудом слышит слова жреца, как будто они долетают из неизмеримой дали.

— Идо, я думаю, что больше ничего нельзя сделать. Мне жаль. Болезнь полностью захватила легкие, а на этой стадии наша магия бессильна.

— Сколько времени осталось? — шепотом спрашивает он.

Кхал опускает глаза.

— Скажи мне сколько — и кончим с этим! — гневно требует Идо.

— Может быть, до завтра, не дольше.

Конец. Больше нет времени для отчаянных надежд, для бесполезных мечтаний. Завтра или даже раньше закончатся годы, которые подарила им судьба.

Идо входит в комнату на цыпочках, опустив глаза.

— Не нужно идти так тихо: я не сплю.

Голос Соаны звучит жалобно, прерывается от одышки. Идо находит в себе мужество поднять глаза и посмотреть на нее. Он любит в ней даже признаки болезни — смертельную бледность, прозрачность кожи, которая стала такой от жара, трещинки на коже тонких губ.

— Подойди сюда, и закончим это.

В ее голосе нет тревоги. Она уходит из жизни спокойно, как будто отправляется в одну из поездок, которых было так много в ее жизни, оставляет его одного, и он не в состоянии примириться с этим.