Холмы Смерти - Роберт Говард Страница 56

— Джонас Хардрейкер, даже и не думай пошевелиться. Сиди, где сидел Бен Аллардайн! А вы, Джордж Бануэй, Джон Харкер, Черный Майк, Том Бристолец, руки на стол! Тот, кто не хочет отправиться прямиком в ад, где вас ждут не дождутся, пусть лучше оставит в покое сабли и пистолеты. — Голос Соломона Кейна был лишен всякого выражения, но даже этим отъявленным негодяям и головорезам не пришло в голову усомниться в его словах. Так могла бы говорить сама смерть.

Из полутора дюжин человек, находившихся в погребе, никто не двинулся с места — два черных пистолета Кейна означали мгновенную смерть, по крайней мере, двоим из них. Никто не хотел умирать. И лишь первый помощник Аллардайн, звериное чутье которого не подвело пирата и на этот раз, побелев от страха, выдохнул:

— Кейн! Я оказался прав! Когда ты близко, я ощущаю присутствие смерти в каждом дуновении воздуха. Вот что я имел в виду, Джонас. Ты меня не услышал тогда, два года назад, когда я тебе передал его слова; ты посмеялся надо мной и сейчас! А я тебя предупреждал, что он появляется, как тень, и убивает, как ангел смерти! В умении подкрадываться с ним не могут сравниться даже краснокожие дьяволы Нового Света. Ох, Джонас, Джонас, говорил я тебе: надо уходить…

Ледяной пламень глаз Кейна заставил его умолкнуть на полуслове.

— Да, Бен Аллардайн, — согласился пуританин. — Мы сталкивались с тобой в прежние времена, когда Береговое Братство еще не превратилось в свору насильников и вымогателей. И ты должен помнить мои разногласия с твоим прежним капитаном — на Тортуге и, позже, у мыса Горн. И помнишь, к чему это привело. Это был законченный негодяй, и душе его, вне всякого сомнения, воздается по заслугам в аду, куда препроводила его моя мушкетная пуля.

Прав ты и насчет моего умения подкрадываться. Что же, мне действительно некоторое время довелось пожить в Дариенне и в определенной степени приобщиться к науке скрытного передвижения. Но вынужден тебя разочаровать: к вашему брату пирату не сумеет подкрасться незамеченным лишь младенец. Те, что караулили снаружи, попросту не заметили меня в тумане, а тот морской волк, что с взведенным мушкетом и саблей наголо сторожил дверь в это логово, не замечал меня до тех пор, пока я не перерезал ему горло. Впрочем, его кончина была быстрой и относительно безболезненной. Он только разок взвизгнул…

Капитан Хардрейкер разразился потоком отборного сквернословия, а потом спросил:

— Чего тебе здесь надо, будь ты проклят?!

Соломон Кейн устремил на него взгляд, от которого в жилах стыла кровь. Взгляд этот не оставлял ни малейшего сомнения в судьбе пирата.

— Как мы только что выяснили, кое-кто из твоего экипажа, Джонас Хардрейкер, известный также под кличкой Скопа, помнит меня по прежним временам. — Пуританин по-прежнему сохранял невозмутимость, но тем не менее в голосе его слышалась подлинная страсть. — Да и тебе прекрасно известно, зачем я последовал за тобой с Гривы в Португалию, а оттуда — в Англию.

Два года назад в Карибском море ты взял на абордаж клиппер под названием «Летучее Сердце», шедший из Дувра… На его борту была некая юная леди, дочь… впрочем, это уже неважно. Я уверен, что ты хорошо помнишь ее. Случилось так, что ее пожилой отец был моим близким другом, и я знал эту леди еще очаровательным ребенком… Этому прекрасному созданию было суждено вырасти красавицей и погибнуть во цвете лет в твоих грязных лапах, похотливое животное!

После того как ты перебил весь экипаж и пассажиров несчастного судна, девушка стала твоей добычей и вскорости умерла. Смерть проявила к ней больше милосердия, чем ты. Узнав о ее судьбе, мой добрый друг повредился рассудком и через несколько месяцев присоединился к ней на небесах. Братьев у нее не было — только немощный отец. Некому было отомстить за нее…

— За исключением тебя, конечно, сэр Галахад? — язвительно поинтересовался Скопа.

— За исключением меня, кровавый изверг! — неожиданно взорвался Кейн, и такова оказалась мощь его голоса, что у всех заложило уши, а прозвучавшая в нем угроза заставила этих законченных негодяев подскочить и затрястись от страха.

Что могло напугать пиратов больше, чем вид человека, исполненного стального самообладания и непоколебимой воли, на миг давшего волю обуревавшей его безудержной ярости? Именно сейчас в полной мере проявилась подлинная сущность Соломона Кейна — неумолимого паладина давно минувших времен. Буря страстей пуританина улеглась так же внезапно, как и разразилась, и вот уже перед пиратами вновь стоял твердый как сталь и такой же смертоносный человек с ледяными глазами. Черный раструб одного пистолета был нацелен капитану Хардрейкеру прямо в сердце, другой пистолет, точно гипнотизирующий глаз змеи, переходил с одного пирата на другого. И тот, кто оказывался под прицелом Кейна, белел как полотно.

— Помолись напоследок, пират, — прежним бесцветным голосом проговорил Кейн. — Ибо твоя грешная жизнь подошла к концу…

И в первый раз лицо Скопы исказила гримаса страха.

— Господи Боже! — выдохнул он, и капли пота выступили у него на лбу. — Ты что, просто пристрелишь меня, как шакала, не предоставив мне шанса…

— Ни единого, Джонас Хардрейкер, — равнодушно ответил Соломон Кейн, и ни рука, ни голос его при этом не дрогнули. — Причем сделаю это с радостным сердцем. Есть ли под солнцем преступление, которое ты не совершил бы? Доколе тебе испытывать терпение Господне, ты — черная клякса в Книге деяний людских! Давал ли ты пощаду слабым, миловал ли беспомощных? Так что прояви хотя бы напоследок храбрость и прими достойно уготовленную тебе участь.

Пирату потребовалось страшное усилие, но он таки сумел взять себя в руки.

— Я всю жизнь проявлял храбрость, чего не скажешь о тебе, пуританин! Здесь только один трус — и это ты!

Ледяные глаза Кейна лишь на мгновение подернулись пеленой гнева. Этот человек поистине подавил в себе эмоции.

— Это ты трус, — продолжал капитан пиратов: ему терять уже было нечего.

Никто не мог назвать Скопу глупцом, и, поняв, что ему удалось нащупать в неприступной духовной броне Соломона Кейна единственное уязвимое место — гордыню, он во что бы то ни стало решил добраться до пуританина. Тот, конечно, никогда не хвастался своими подвигами, которые предпочитал называть деяниями, но очень гордился тем, что никто и никогда не мог упрекнуть его в трусости.

— Может, я и заслуживаю смерти, Господь нас рассудит, — говорил между тем капитан Хардрейкер, внимательно наблюдая за пуританином. — Но что скажут о тебе люди, узнав, что ты даже не предоставил мне возможности постоять за себя? Да тебя все сочтут отъявленным трусом!

— Людской приговор есть суета сует. — Тень набежала на лицо Кейна. — К тому же люди знают, трус я или нет.

— А я — нет! Застрели меня, и я отправлюсь на тот свет с мыслью о том, что ты трусливый пес, какие бы сказки ты сам про себя ни рассказывал! — торжествующе выкрикнул в лицо Кейну пират.