Птицедева - Светлана Гамаюнова Страница 52

«Совестливая ты наша, – подумала я. – А что поделаешь?»

А Лилит посмотрела на расстроенного Михела и вдруг продолжила неожиданно зло:

– Снимем мыльную оперу со сценами: ангел по имени Лотта, сошедший с небес, с печальной улыбкой смотрел на несчастного воздыхателя и думал: клонироваться бы, раздвоиться, чтобы всем было хорошо. Туфельки две, принца два, а я такая молодая, семнадцатилетняя, маленькая, неопытная девочка Лотта и у меня только одно сердце, отданное смертному Карену. И это сердце разрывается от бессилия, потому что Михел – брат Карена и мой родственник, а когда брату мужа плохо, то плохо и мужу. Как верная жена, я должна заботится о … обо всех, и я помогу Михелу перенести эту боль. Потому что я знаю… что? Что я знаю? Ах да: «В мире много людей, которые умирают от голода, но еще больше тех, кто умирает от того, что им не хватает любви». (Мать Тереза). Я не дам ему умереть от любви ко мне. Я, наверное, попрошу Лилит превратиться опять в меня и удовлетворить его страсть. Но он заметит подмену и ему будет больно. Что делать, что делать? Ах, я не знаю, что делать.

– За что ты со мной так? – тихо спросила Лотта.

– Ненавижу сопли, а еще ты расслабилась и забыла, что я стерва. Никогда этого не забывай, со мной нельзя расслабляться. И мне, этой стерве, по-своему дорог Михел. Несмотря на связь со мной, на множество поклонниц на этой Земле, он остался безумно невинным романтиком, и все из-за тебя, Лотта. Почему? Обида женщины, которой предпочитают другую, тоже фактор. Ты забыла, что я женщина, а когда женщина видит, что добыча, то бишь мужчина, уходит, она хочет ее вернуть, даже если не очень-то нужно. А он – отец моей дочери. Я к нему за месяц привыкла и по-своему привязалась, и мне не нравится, когда ему плохо. Ты поняла? А теперь отправляйтесь, куда собрались. На свадьбе я появлюсь, и не надейся.

Дорогу на свою планету и остров Буян Лотта нашла без проблем. Вскоре мы стояли возле Дерева Мироздания и смотрели на суровый северный пейзаж острова. К нам летели тетушки, Кот вальяжно слез с дерева и уже обтирался о ноги Лотты.

– Я домой, – быстро сказал Кощей. – Уже невмоготу как домой хочется, и Славу с собой заберу, нечего ему на Буяне делать, а у нас с Василисой от него польза будет. Михела оставляем пока с тобой, Лотта, пусть с тетушками познакомится, вдруг удастся их сфотографировать и вдруг, о чудо, они проникнутся ситуацией и помогут хоть в этом. Пока, пока, – и, схватив за руку Славу, исчез в портале.

Дальше последовали объятья, слезы, изучающие взгляды на гостя, улыбки, упреки, печаль – все, что можно ждать от встречи с родственниками. Сытный обед и дотошные расспросы, все как полагается.

Тетушки очень настороженно смотрели на Михела: сколько лет на Буян не ступала нога человеческая, даже Карен здесь не был, официальное знакомство с Лоттиными родственниками еще не состоялось, а свадьба-то уже в конце недели. «Ой, как скоро, – пронеслось в голове Лотты. – Что делать будем?»

– Давай отпустим Ха побродить по острову, – сказали тетушки, – пусть Кот покажет ему красоты, он пофотографирует, мы разрешаем, но потом посмотрим, что можно показывать людям. А мы пока побеседуем: соскучились по тебе, и грусть-печаль наша никуда не делась, ты ведь чувствуешь?

Еще как, но пока помочь ничем не могу. Хотелось бы тоже душу бабушки поискать и попробовать побеседовать.

А в это время на Буяне

Кот Баюн, гордо задрав хвост, вышагивал впереди Михела. Ему было что показать на любимом острове – и Дерево Мироздания, и Алатырь-камень, и терем, да и красиво вокруг было: елки, березки, кустики разные – загляденье.

– Ты фотографируй, фотографируй, не ленись, только точно не все разрешат показывать. Думаю, никто не разрешит показывать Алатырь-камень – незачем о нем вообще знать людям, хоть на той, хоть на этой планете, а природу снимай, сколько хошь, она у нас красивая. Меня можешь во всех видах снимать, я фотогеничный, красивый, большой, пушистый. Ты ракурс-то, ракурс хороший выбирай, – все переживал Баюн. – Коты, они хорошо на снимках смотрятся, а я особенно должен хорошо выйти. Ты для масштаба девушку горничную, что посимпатичней, выбери, а я и на задние лапы могу встать, и усы распушить. Как я лучше смотрюсь, с пессимистическими усами или когда они вперед топорщатся?

– Красиво у вас тут, правда, только безлюдно. Тебе не скучно, Баюн? – спросил Михел.

– А чего скучать, я с тетушками поговорю, с Вечеркой и Зарей-Заряницей, они веселые обычно, особливо Зорька, а как повеселиться захочется, пойду покушаю. И работа у меня имеется – по цепи ходить, думу думать.

– А о чем думаешь?

– О мироустройстве, естественно. Размышляю о том, что такое хорошо и что такое плохо в чистом виде. Это в пустой голове мысль пробежит – и лови ее, а в моей они табунами ходят: иду направо – и они со мной, налево поворачиваю – они тоже бегут догонять меня наперегонки, так что скучать некогда. А ты чего такой печальный?

– Как же мне не быть печальным, Баюн? Люблю я девушку, полумесяцем бровь, а она меня не любит, и мне печально и томительно в этой жизни находиться. Хоть и люблю творчество, да одного его мало, мне девушку бы приобнять, к себе прижать, поцеловать и еще… поцеловать.

– Да ты романтик, как я погляжу. А за что ты ее так любишь?

– За глаза небесной синевы, рот алый, волосы белокурые волнистые, вообще за красоту ее неписаную. Вот фотографирую ее, фотографирую, а всей ее красоты передать не могу, не удается. Неземная она, эта красота.

– Да, красива Лотта, вся в бабку пошла, та тоже красоты неписаной была, да вот глядишь, все пропасть может, закопаем в землю – и прости-прощай.

– А она что, жива еще, старенькая уж поди совсем? – сочувственно спросил Михел. – Лотта ничего не рассказывала про ближайших родственников.

.– А хочешь, пойдем на нее посмотрим? – предложил Кот. – К тому же гора красивая.

– Ну, если гора красивая, то пойдем, – согласился Михел.

Долго ли, коротко ли шли они к пещерке, где бабушка в летаргическом сне лежала, только за красотами природы и постоянными съемками и не заметили, как дошли. Кот первый в пещерку юркнул, поклонился, скупую кошачью слезу смахнул лапой, крышку сдвинул, чтобы локон непослушный поправить, и присел перед Лебедушкой. А Михел так и застыл с открытым ртом. Лотта была красива, а бабушка-старушка, как он думал поперву, когда решился навестить ее, была еще красивее. Не было в ней мальчишеской угловатости, что так и сквозила во всех движениях Лотты, тинейджерского максимализма, а была только красота ангельская в чистом виде. Это и увидел наш ценитель прекрасного.

– О, как она прекрасна! – только и смог вымолвить Михел и упал на колени в изголовье Лебедушки, а потом, не зная, что нашло на него, припал жадными устами к ее алым даже в гробу губкам и поцеловал долгим поцелуем.

И, о чудо, затрепетали густые ресницы и открылись прекрасные глаза, посмотрели на парня, так что он отпрянул в ужасе.

– Зомби, воскликнул Михел, она зомби – в глазах полная пустота. Баюн, как такое может быть?