Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль Страница 51

Счастливчик Газид быстро снял ветчину с бутерброда, который так и лежал недоеденный на столе. Он засунул сонную дурь под салатный лист, на слой горчицы. Затем положил на место ветчину и отошел от стола.

Айзек встал и повернулся к нему, запыленный, но улыбающийся. В руке был веер банкнот и мелочь.

— Вот десять гиней. Черт, твоя сделка, похоже, весьма удачна…

Газид взял предложенные деньги и быстро попятился к лестнице.

— Что ж, спасибо, Айзек, — сказал он. — Я это ценю.

— Я свяжусь с тобой, если понадобится еще дурь, хорошо?

— Да, конечно, большой брат…

Газид едва ли не опрометью выбежал из склада, так что дверь захлопнулась за ним от порыва стремительного ветра. Айзек услышал, как убегающий давится смехом, бормочет что-то невнятное.

«Чертова задница! — думал он. — Как я ненавижу иметь дело с нариками. Что за околесицу он тут нес…» Айзек покачал головой и побрел обратно к клетке с гусеницей.

Личинка уже взялась за второй комочек липкого наркотика. Непредсказуемые волны блаженства насекомого проникали в мозг Айзека. Ощущение было не из приятных. Айзек отошел подальше. Он увидел, как гусеница прервала свою трапезу и аккуратно сняла с себя липкие остатки. Затем она снова принялась за еду, вновь перепачкалась и вновь стала приводить себя в порядок.

— Надо же, брезгливая, — пробормотал Айзек. — Что, вкусно? Понравилось? М-м-м… Смак.

Айзек подошел к письменному столу и взял свой ужин. Он повернулся так, чтобы наблюдать за маленьким извивающимся силуэтом, надкусил черствеющий бутерброд и отпил какао.

— Во что же ты превратишься, а? — пробормотал он своем подопытной.

Айзек доел остатки бутерброда, поморщившись, хлеб несвежий, салат с гнильцой. Хорошо хоть какао нормальный.

Утерев рот, он снова вернулся к клетке с гусеницей, стойко перенеся волны необычайных ощущений, исходящие от нее. Присел на корточки и стал смотреть, как голодное создание жадно набрасывается на еду. Айзеку показалось, что расцветка личинки стала ярче.

— Ты поможешь мне отвлечься, а то я совсем увязну в теории кризиса. Да, мой маленький червячок? Тебя ведь нет ни в одном учебнике? Скромник? Да?

Волна духовной энергии извивающегося существа пронзила Айзека, как выпущенная из арбалета стрела. Он покачнулся и упал навзничь.

— Ух ты! — вскрикнул он, скорчившись и отползая подальше от клетки. — Я не могу устоять перед твоими эмпатическими шалостями, приятель…

Айзек поднялся и, потирая виски, пошел к кровати. Но едва он дошел до постели, как новый приступ чужеродных эмоций яростно запульсировал в его голове. Колени подогнулись, и он упал рядом с кроватью, схватившись за виски.

— Ох, черт! — Айзек был встревожен. — Это уж слишком, ты перегибаешь…

Внезапно он потерял дар речи. Когда нервные окончания захлестнул третий невыносимый приступ, рот стал открываться и закрываться совершенно беззвучно. Но эти судороги были, как Айзек понял, уже иными, совсем не такими, как жалобные душевные крики, которые в десяти футах от него издавала таинственная гусеница. Во рту вдруг пересохло, появился привкус гнилого салата. Перегноя. Компоста. Плесневелого фруктового пирога. Протухшей горчицы.

— О нет… — простонал он. Голос Айзека дрогнул, когда его настигло прозрение. — О нет, нет, нет, Газид, ты сучий хвост, дерьмо, убью к едрене матери…

Дрожащими руками он ухватился за край кровати. Он обливался потом, а кожа стала мертвенно-бледной.

«Забирайся в кровать, — в отчаянии думал он. — Забирайся под одеяло и пережди, каждый день тысячи человек принимают это ради собственного удовольствия, мать их…»

Кисть Айзека, словно пьяный паук, бегала по складкам одеяла. Он никак не мог забраться в постель, поскольку одеяло было сложено на простыне: волнистые складки того и другого были настолько схожи, что вдруг показались Айзеку одним большим целым, делить которое пополам было бы ужасной ошибкой. Так что он просто улегся сверху и вдруг обнаружил, что плывет среди замысловатых извивов хлопковых и шерстяных волн. Он барахтался в этих волнах, энергично и весело загребая по-собачьи, кашляя, отплевываясь и причмокивая от неимоверной жажды.

«Посмотри на себя, кретин, — презрительно выговаривала какая-то часть его сознания. — Думаешь, это пристойно?»

Но он не обращал внимания на голос совести. Ему нравилось тихо покачиваться на волнах, пыхтя, как умирающий зверь, с любопытством вытягивая шею и выкатывая глаза. В глубине мозга он чувствовал растущее давление.

Он смотрел на большую дверь, на дверь в стене самом потаенной кладовой его разума. Эта дверь содрогалась от стука. Что-то пыталось вырваться наружу.

«Быстрее, — подумал Айзек. — Запри покрепче…»

Но он чувствовал, как что-то с нарастающей силой борется, стремясь на свободу. Дверь была словно налитый гноем фурункул, готовый лопнуть. Как будто за ней огромная мускулистая тупорылая собака со зловеще-молчаливым упорством пыталась сорваться с цепи; как будто морская волна неустанно билась в полуразрушенный мол, защищающий гавань.