Ничего невозможного - Людмила Астахова Страница 50

Тысячу лет назад она была фарфоровой вазой: тонкой, полупрозрачной, расписанной изысканным узором — болотными травами и танцующими журавлями. Потом чье-то неловкое движение, миг полета, холодные плиты мраморного пола древнего дворца, и — нет больше привычного единства, и не будет уже никогда. Много веков пролежала она в толще песка и пыли. Обычные черепки, никчемные осколки, само олицетворение вечного забвения. А потом некий дотошный профессор откопал позабытый город, нашел развалины дворца и подобрал черепки. Тщательно очистил и склеил их воедино, заново явив миру мастерство древних гончаров. И чтобы больше не рисковать, ученые мужи положили ее в коробку с ватой, закрыли крышкой, присвоили номер по каталогу. Одно забвение сменилось другим, и ничего более. Спи-отдыхай, мое сокровище, и пусть снятся тебе звонкие голоса юных чернокосых принцесс в шелестящих шелках, церемониальные чеканные фразы жрецов, шепот седобородых советников — хитрых и умных, цокот лошадиных копыт и звон мечей, тебе оставили только память о славном прошлом, о том, чего уже не будет никогда. Будущего нет. Оно там, за толстыми ватными стенками, в вязкой удушающей тишине, и оно не для тебя… Фэймрил Джевидж.

Отбросить тяжелый полог сна, вызванного лихорадкой и лекарствами, она была не в силах. Пить хотелось дьявольски, но воду почему-то давали крошечными чашечками. Только припадешь к ним иссохшими губами, а пить-то уже нечего. Но Фэйм, не успев пожаловаться на жажду, снова проваливалась в сон. И спала, спала, спала… Будто совершая заплыв по бескрайнему океану небытия. Приплывала лазурная рыба-сон и проглатывала женщину целиком, ту в свою очередь догоняла и глотала другая рыба-сон — огромная и золотая, как солнце в зените. А потом ныряла в стылую черноту подводных ущелий и там ложилась спать. Женщина спала в лазурной рыбе, а та спала в большой золотой рыбе, большая рыба спала на дне моря…

— Обязательно перевязывать грудь?

— Росс, лучше вы потом наймете кормилицу, чем сейчас с ней приключится горячка и начнется воспаление в железах.

Сквозь толщу воды доносились голоса.

— Но это означает…

— В задницу, Джевидж! Не будьте идиотом! Ничего это не означает! Просто придется отказаться от грудного вскармливания, и все.

На груди у женщины покоился целый океан, со всеми течениями, рыбами и гадами, кораблями и матросами, а сверху давило небо и падали одна за другой в океан звезды. Но та крепко спала, и снилось ей, что где-то далеко смеется маленький мальчик со свинцово-серыми глазами. Такими же, как у его сурового, упрямого и скрытного отца, который однажды приплывет на лодке и поймает большую рыбу, вытащит из нее рыбу поменьше, вскроет той брюхо и найдет свою женщину. И разбудит ее…

— Фэйм, дорогая! Фэйм! Выпейте еще глоточек! Станет легче.

— Росс…

— Нет, девочка моя. Наш милорд уехал по делам, наказал мне вас лечить и беречь.

Фэймрил обнаружила себя в ночной сорочке, с расплетенными косами и лежащей в постели, а рядом Ниала Коринея и Кайра Финскотта во всеоружии микстур и пилюль. В комнате стоял запах разведенного уксуса, а на лбу лежал влажный компресс.

— Помоги миледи приподняться, подложи подушку выше, — приказал профессор. — Ей неудобно глотать.

— Я заболела? — немеющими, покрытыми коркой губами спросила леди Джевидж и тут же вспомнила все, что произошло с ними и с Дианом. — Как давно?

— Не слишком. Только ночь миновала. Мы вовремя спохватились.

Фэйм провела рукой по туго затянутым на груди полосам ткани. Внахлест, плотно-плотно, словно старинная броня. Дышать тяжело, нечем дышать, каждый вдох дерет горло. Наверное, это от слез, застрявших где-то чуть ниже корня языка — ни проглотить их, проклятущие, ни откашлять.

— Похитители дали о себе знать? — кое-как проскрипела леди Джевидж.

Ниал медленно покачал головой.

— Нет.

— Как Росс?

— Не очень хорошо. Очень переживает и за вас волнуется. Поэтому надо выздоравливать как можно скорее. Вы нужны ему, милая моя девочка. В одиночку он не выстоит, — честно признался отрекшийся волшебник.

От переживаний профессор похудел и с лица спал, рывком постарев лет на десять-пятнадцать, из цветущего немолодого господина превратился в старика.

— Он жив. Диан жив, — прошептала Фэйм прежде, чем снова нырнуть в тяжелые трясины сна…

Давным-давно, в другой жизни, была она игрушкой злого мальчишки. Пятнадцать лет он забавлялся ею, как мог и умел, и с каждым годом его злые выдумки были все хитрее и отвратительнее. А потом, когда игрушка опостылела, он подкинул ее другому мальчишке, тоже, кстати, недоброму. Думал, забава веселей получится. А оказалось, что даже сломанная, растерзанная кукла кому-то бывает в радость… Сломали игрушку…

Когда-то была она бродячей кошкой, кладбищенской попрошайкой, прячущейся от злых мальчишек-живодеров в заброшенном доме. Спятившей зверюшкой, не побоявшейся чудовищ, потому что поверила ласковой руке и пригрелась на груди у того, кто не побрезговал полосатой шкуркой… Убили кошку…

Трясина затягивала все глубже и глубже, и не было в ней дна, и конца бесконечному сползанию все ниже и ниже тоже не предвиделось. Тьма стягивала беспомощное тело женщины-кошки-игрушки змеиными кольцами, сжимая все сильнее и сильнее, пока не превратилась в настоящего гигантского змея с радужными крыльями и высоким спинным гребнем, с огненными глазами и сверкающими лезвиями зубов. Он медленно обшарил залитое слезами и потом лицо Фэймрил Джевидж своим длинным раздвоенным языком.

«Ах-ха! Бес-с-страш-ш-шная! Это снова ты».

«Неспящий! — беззвучно кричала она. — Где мой сын? Жив ли он?»

Огромный, могучий, прекрасный Великий Л'лэ, в чьем дыхании таилась вечность, ласково слизнул теплые маленькие слезинки с ее щек и молвил тихо-тихо:

«Молч-ч-ч-ч-чи. Ищ-щ-щ-щи. Найдеш-ш-ш-шь».

И уполз прочь в свою уютную нору, надежно спрятанную средь миров и мирозданий, и унес с собой жар, отчаяние и боль, оставив на прощание молочно-серебряную рыбу-сон в подарок. Чтобы женщина ухватилась рукой за длинный шелковый плавник, чтобы с ее помощью поднялась на поверхность теплого ласкового моря и плавала в нем рядом с закатным солнцем по золотым волнам. А когда наступила ночь, рыба-сон высоко выпрыгнула из воды, став луной, и убаюкала женщину-кошку-игрушку по имени Фэйм целительной песней.