Волшебная гондола - Ева Фёллер Страница 5

– Возможно, – согласилась я, хотя мне было лучше знать. Сэндвич словно потерял вкус, хотя мне очень нравились эти треугольные, типично итальянские кусочки хлеба, и каждый день я съедала как минимум один такой бутерброд. Майонез просочился между пальцами, когда я запихнула в рот последний кусочек, поспешно прожевала и проглотила его, только чтобы наконец-то покончить с едой. В следующее мгновение мне внезапно захотелось исчезнуть оттуда как можно быстрее. Не только с этой кампо ^[4], на которой мы с Маттиасом устроили наш маленький пикник, но и вообще из этого города.

Охваченная беспокойством из-за своего внезапного порыва, я подняла взгляд.

И тогда я впервые увидела его.

* * *

Он подходил все ближе и притягивал к себе взгляды – не только мой. И дело было не только в том, как он выглядел, – хотя ладно, он выглядел великолепно, без вопросов, – но и в том, что он собирался затеять драку с другим парнем.

Оба были примерно одинакового возраста, около двадцати лет, и кричали друг на друга что есть мочи. Как будто этого было недостаточно, они начали друг друга толкать.

Тот, от которого я едва могла отвести взгляд, был одет небрежно, почти в лохмотья. На нем были поношенные джинсы, грязные кроссовки и черная футболка с крупной надписью: «Я – настоящий победитель». У него были темные вьющиеся волосы, слегка длинноватые, и даже с нескольких метров было заметно, какие у него невероятно белые зубы. Я рассеянно подумала: «За шмотки ему вряд ли можно засчитать победу, но к зубам не придраться».

Другой был чуть-чуть ниже ростом, но при этом сложен покрепче. И он вел себя явно агрессивнее. Это стало особенно заметно, когда он вытащил складной нож.

Какая-то женщина увидела это и в ужасе закричала. Тогда это заметили и другие, и толпа взволнованно зашумела. Я задержала дыхание; все больше прохожих останавливались поглазеть на драку.

Оба парня непрерывно орали, и тут коренастый взмахнул ножом в воздухе и угрожающе приблизился к кудрявому. Но тот не отступил ни на шаг и вместо этого широко расставил руки, будто приглашая соперника наконец-то атаковать.

– Вот черт, – в ужасе сказал Маттиас. – Он его сейчас зарежет! Нужно позвонить в полицию!

Коренастый замахнулся ножом, а все последующее произошло так быстро, что едва можно было уследить. Победитель молниеносно схватил противника за руку и вывернул ее, отправив нож в полет по высокой дуге. Одновременно он высоко подпрыгнул и пнул коренастого в колено. Тот со стоном скорчился и, громко ругаясь, растянулся на мостовой.

Судя по всему, кудрявый вполне заслужил надпись на своей футболке. Он поднял голову и с видом победителя огляделся по сторонам. При этом наши взгляды встретились, и у меня снова перехватило дыхание. У него были такие невероятные синие глаза, что если смотреть в них без должной осторожности, в них можно потеряться навечно. Шея внезапно зачесалась так сильно, что я едва могла сдерживаться.

– Ты знаешь этого парня? – прошептал мне Маттиас. – Почему он на тебя так уставился?

Может, лучше спросить, почему я на него так уставилась? Я не могла издать ни звука.

Затем это мгновение окончилось. Победитель подобрал нож своего противника, сложил его и зашагал прочь.

* * *

Мама Маттиаса была стройной как тростинка, высокорослой, нордической красавицей блондинкой с зеленовато-голубыми глазами и фарфоровой кожей. Увидев ее впервые, я решила, что она выглядит как актриса. Не знаю, какая именно, но явно какая-нибудь известная. Никакому здравомыслящему человеку и в голову бы не пришло, что Маттиас – ее сын. В лучшем случае он сошел бы за ее носильщика. Три дня назад, когда семейство Тассельхофф заселялось в отель, он, тяжело нагруженный, тащился за своей мамой, держа в правой руке ее косметичку, в левой – чемодан, а под мышкой – саквояж, и все это – из кожи благородного бирюзового цвета, в тон костюму мадам Тассельхофф.

Затем в лобби вошел господин Тассельхофф с остальным багажом, и тут же стало ясно, что он – отец Маттиаса. Он выглядел так же, как Маттиас, только был немного выше ростом, немного толще и носил очки. Подчеркнуто медленно он проговорил:

– Мы заказывали комнату, per favore. Но-мер на дво-их. С до-пол-ни-тель-ной кро-вать-ю. Вы capito?

– Простите, простите, на какую фамилию? – спросила администратор на идеальном немецком.

– Ох… Так… Ммм…ы… да. На имя супругов Генрих Тассельхофф. С сыном.

Мадам Тассельхофф улыбнулась, как будто ей казалось совершенно нормальным, что в супружеской чете Генрих Тассельхофф она не удостоилась даже собственного имени.

Сейчас я уже знала, что ее зовут Юлиана, – потому что каким-то образом за эти три дня ей удалось подружиться с моими родителями. Тассельхоффы случайно встретились с ними вечером в баре отеля. За парой бокалов красного вина они обнаружили, что у них много общих интересов, и вскоре перешли на «ты».

Юлиана Тассельхофф провела мою маму на Биеннале, а папа показал Генриху Тассельхоффу место раскопок в палаццо Тассини. Я сама не испытывала ни малейшего интереса ни к многолюдным художественным выставкам, ни к грудам древнего мусора. Общение с Маттиасом показалось мне меньшим злом, так что мы проводили время вместе. Бегали по городу туда-сюда или плавали по каналам на вапоретто ^[5]. Однажды мы отправились на катере к Бурано, а на обратном пути посетили Мурано. На это ушел целый день, хотя я не увидела ничего впечатляющего, кроме множества разноцветных домиков (в Бурано) и еще большего количества разноцветного стекла (в Мурано).

Позже я сильно раскаивалась в том, что вместо этого не отправилась с папой или, по крайней мере, не узнала хоть что-то о находке мистера Бьярнигнокки. Папа коротко упомянул, что он отослал удивительный документ в лабораторию, чтобы проверить его подлинность.

– Представь себе, – произнес он, – его совершенно точно написала женщина, которую зовут так же, как тебя!

– Анна? – несколько глуповато переспросила я.

Он кивнул.

– Но, как я уже сказал, пока не ясно, настоящее ли оно. Проблема в нескольких нарисованных от руки орнаментах, которые, по предварительной оценке, можно интерпретировать как анахронизмы.

Из сказанного я поняла только слово «которые» и пропустила остальное мимо ушей, не став ни о чем расспрашивать.

Отсутствие интереса было отчасти связано с тем, что у меня из головы не шел тот «победитель». Какие у него были синие глаза! Как пластично он двигался! Как он на меня посмотрел!

По меньшей мере я могла благодарить судьбу за то, что чесотка с того момента больше не проявлялась. И за то, что это, похоже, была ложная тревога – не произошло ничего плохого. В связи с этим я постепенно склонялась на сторону мамы, то есть к мнению о периодических нарушениях восприятия. В переводе на нормальный язык это обозначало, что на меня время от времени находит рассеянность. Но с этим я могла смириться. Главное, чтобы это не повторялось.