Академия темных властелинов - Надежда Мамаева Страница 5

У Рей это была именно влюбленность, и с самого начала стало понятно, что безответная. Из описания ее кумира выходило, что этому Эрвину около двадцати семи, он красив, умен, имеет титул и деньги, а для полного счастья ему не хватало лишь одного — обручального браслета (над последним я мысленно хмыкнула). Увы, с девушкой не оказалось рядом никого, кто бы это ей объяснил, как в свое время мне мама, когда увидела дочь заплаканной. А надо-то было сесть, обнять и выслушать, ничего не говорить, просто быть рядом. Молчаливая поддержка порой действует лучше самых умных слов.

Когда в голове ума еще не поднакопилось, а давят со всех сторон, то самый простой выход — сбежать. Но если одни предпочитают вояж по миру, то другие — к праотцам.

Рей, не иначе из чувства: «Вот умру, и вы все будете плакать, я была хорошая, а вы не ценили», — решила воплотить в жизнь второй вариант.

Первый заход закончился неудачей: утонуть в пруду (а плавать, как оказалось, девица не умела, потому что ни разу в жизни не пробовала), воды в котором по плечо, было весьма проблематично, но Рей старалась. Даже камень на шею привязала, сигая с мостков. Наглоталась знатно, до остановки дыхания. И встретилась с костлявой в первый раз. Та, знамо дело, дала ей от ворот поворот. А еще в качестве комплимента от шеф-повара — пендаль для ускоренной реабилитации. То бишь зажили на недоутопленнице все ссадины как на собаке. И даже воспаления легких Рей не подхватила, хотя вода в пруду была — далеко до парного молока.

Потом на рандеву с костлявой девица набивалась при помощи укуса ядовитого паука (как ей самой казалось). Мне же отекшая гортань и пятна по всему телу больше напомнили описание симптомов анафилактического шока. А рисунок паука, крестовика-переростка, на одной из страниц дневника и вовсе уверил в правильности догадки. Портрет представителя членистоногих с печальной подписью «несостоявшийся убийца» занимал целый разворот.

Дальше по чистой случайности шла взбесившаяся под девушкой лошадь. Думается, что при третьей встрече костлявая поставила напротив Рей пометку «постоянный клиент». И вот сейчас петля…

Мне оставалось несколько страниц, когда в коридоре послышались голоса. Один — той самой ночной визитерши, второй — категоричное и неприязненное сопрано.

Едва успела спрятать дневник, как дверь отворилась.

— Уже пришла в себя? — бросила с порога сухая чопорная женщина. — Даже покончить с собой нормально не можешь!

Все в ее облике: и тонкие поджатые губы, и неестественно прямая осанка, и черная вуалетка (траурная?), и строгое платье в пол в стиле Марии Складовской-Кюри — меркло по сравнению с флюидами презрения, которые она излучала так же убийственно и беспрестанно, как кусок полония — бета-частицы.

— А вы, собственно, кто будете? — осведомилась я, старательно скрывая, что каждое слово для меня — как нож в горло.

— Как — кто? Твоя родная мать!

«С такой матушкой и врагов не надо», — успело промелькнуть в голове, прежде чем я услышала:

— И раз уж ты очнулась, собирайся. Отныне ты больше не будешь выставлять нашу семью на посмешище. Отец оплатил взнос, чтобы тебя приняли в обитель Святой мученицы Азазеллы как послушницу…

Из всего услышанного я поняла только одно: в секту не пойду! А как иначе назвать монастырь, где есть членский взнос?

Я не для того вела переговоры со Смертью, чтобы остаток жизни коротать в монастырских стенах. Опустила взгляд на одеяло. Если месть — дитя злости, а изворотливость — сестра жажды жизни, то сейчас в моей душе эти родственницы собрались на срочный семейный совет.

Мозг лихорадочно соображал. Притвориться, что лишилась чувств? Трюк бы сработал, но только не в лечебнице, где симулянток раскрывают на раз. Сопротивляться? Не факт, что я на ногах смогу устоять, не то что нокаутировать эту маман. А что, если… Лучшая ложь — полуправда.

Судя по тону этой «добросердечной» родительницы, она привыкла к беспрекословному подчинению. Такая если скажет: «Лети!» — разрешается лишь уточнить: «На какой высоте?»

— Да, конечно. — Я постаралась придать голосу как можно больше кротости и смирения, добавив: — Как скажете, маменька. — Последние слова выдавила из себя, как хирург — гной из фурункула: не жалея больного. Пусть горло жгло, главное, чтобы интонация не подкачала.

Правда, взгляда от одеяла все же не отрывала, боясь, что глаза могут выдать мои истинные, исключительно членовредительские чувства.

В хорошей постановке за репликой должно идти действие. Так, например, за восклицанием: «Бедный Йорик!» — лобзание черепа из папье-маше, после легендарного: «К нам едет ревизор!» — тараканьи бега и уничтожение двойной бухгалтерии, в индийском фильме за ритуальной фразой: «Ты моя сестра, у тебя такая же родинка на щеке…» — танец всех со слоном, или на слоне, или вместо слона…

Я решила последовать заветам Станиславского, Эйзенштейна и Хичкока, посему медленно откинула одеяло и начала вставать, демонстрируя всем своим видом согласие с уготованной мне участью.

— Поживее! — поторопила маман.

А я, когда начала вставать, поняла, что все же сумею вытянуть роль обморочной барышни, может, даже на Оскар: перед глазами замельтешили черные точки, а голова натурально закружилась. Но упорство — мое второе имя. Правда, бабка Софа называла эту черту характера упертостью, когда со мной проще либо согласиться, либо пришибить. Я сделала еще шаг в лучших традициях осла, которому если что втемяшится в голову, то фиг перешибешь. Даже лопатой промеж ушей.

Зато перед взором стало уже совсем черно, и я полетела навстречу половицам, радостно поприветствовавшим меня гулким стуком.

Последнее, что услышала перед тем, как сознание окончательно померкло, была фраза родительницы: «Напоите ее тонизирующим зельем, чтобы не умерла по дороге».

Пришла в себя оттого, что меня тащили. Шустро и особо не церемонясь. С обеих сторон под мышки держали два дюжих то ли санитара, то ли вышибалы, что иногда одно и то же.

— Ик! — приветственно выдала я.

На мне скрестились сразу два суровых взгляда.

— Молчу-молчу, — заверила я, пожимая плечами.

Хотя, когда тебя тащат на манер пропойцы, так что ноги волочатся по полу, это сделать весьма проблематично. О том, что я и сама уже в состоянии переставлять ходилки, не стоило и заикаться.

Может, этим архаровцам нравится тяжести вот так тягать? Тогда не буду лишать их возможности приятно провести время.

Я же с интересом туриста, впервые попавшего в Лувр, начала вертеть головой. Впереди маячила спина, как я понимаю, родительницы, бодро цокающей по гулкому коридору. Последний, к слову, достаточно широкий и не обшарпанный. Не чета моей «палате». На стенах красовались и парадные портреты солидных джентльменов в сюртуках, и камерные — в домашних шлафроках.

От созерцания одежды на картинах перешла к наряду собственному. Меня переодели. И, судя по всему, не родительница — она бы наверняка подавилась своим презрением и гордыней, натягивая на непутевую дщерь платье. Скорее всего облачила меня та лекарка, которую я видела ночью.