Пой, Менестрель! - Максим Огнев Страница 5

— Смотрите. — Стрелок вытянул руку.

Лучи заходящего солнца падали на стену, высвечивая единственную сохранившуюся фреску, остальные осыпались или потускнели. Казалось, олень летел, опережая ветер. Он мчался, едва касаясь земли, и легкими копытами даже не приминал травы. Пятна света и тени играли на белоснежном боку.

— Наверное, это храм королевы Инир, — промолвила девушка. — Предание гласит: она была добра и прекрасна, щедра и справедлива. Долго и разумно правила своим народом. Когда же пришел ей срок покинуть землю, обернулась белой оленихой… — Девушка еще раз внимательно оглядела святилище. Тихо произнесла: — Здесь… именно здесь королеву Инир просили о помощи…

Прикрыла глаза, удерживая слезы: догадывалась, с какой мольбой приходила ее несчастная сестра в заброшенный храм.

Встревоженный лучник коснулся ее плеча. Девушка глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

— Здесь что-то написано. — Она водила рукой по полустертым буквам. — Олень…

— Надежда твоя — твой Белый Олень… — прокатился под сводами храма чей-то голос.

Оборачиваясь, Стрелок сорвал с плеча лук, накинул тетиву на зарубку. Миг — и трехфутовая стрела нацелилась точно в грудь стоявшему на пороге человеку. Девушка полуобернулась к незнакомцу, одновременно жестом останавливая Стрелка. Строго и вопросительно смотрела она на вошедшего в храм. А в его руках в одно мгновение появилось… не оружие, нет, — появилась лютня. Ударив по струнам, человек пропел:

— Пира ждать или боя? Родные края

Минует ли тень?

Да пребудет с тобою надежда твоя,

Твой Белый Олень.

Солнце скрылось за облаком, и фреска погасла, растворилась в полумраке.

Девушка смотрела на незнакомца радостно и удивленно. Так ребенок, открыв поутру глаза, радуется и удивляется необъятному миру.

А человек был одет в неказистый полинялый плащ, сапоги со стоптанными каблуками, за плечами его висел дорожный мешок. Темные глаза продолжали улыбаться, даже когда улыбка исчезла с губ. Стрелок шагнул вперед и протянул незнакомцу руку. Ладони его коснулась столь же загрубелая и обветренная ладонь, затем незнакомец поклонился девушке — с изяществом придворного и независимостью бродяги. Взглянул ей в лицо и замер. Потом покачал головой, словно отгоняя какую-то мысль. Трудно было угадать его возраст — в первое мгновение Стрелку почудилось, будто певец далеко не юн, однако на лице его почти не было морщин, а в темных волосах лишь изредка блестели серебряные нити.

Девушка ответила на приветствие и спросила певца:

— Ты бывал здесь прежде?

Сердечное «ты» вырвалось у нее так же легко, как и в разговоре со Стрелком.

Певец отозвался не сразу, казалось, больше прислушивался к звуку голоса, чем к словам. Ей пришлось повторить вопрос.

— Да, госпожа, — вежливо ответил он. — Давно. Сейчас снова захотел навестить. Вот и свернул с дороги.

— Куда же ты держишь путь?

— Мы с Певуньей направляемся в город.

— С Певуньей? — переспросил Стрелок, оглядываясь. — Кто же ваша спутница? И где она?

Они вышли из храма в золотисто-алый вечерний свет. Менестрель кинул плащ на поваленную колонну, сел.

— О, моя Певунья — ревнивая возлюбленная и строгая госпожа, — заговорил он. — Она капризна и ненасытна. Не позволяет забыть о себе ни на мгновение. Кажется, принадлежит мне, а на деле — я принадлежу ей. Вечно недовольна мной, а я, не скрою, частенько сержусь на нее. И все же я привязан к ней всем сердцем и надеюсь, она не избрала бы другого хозяина. — И Менестрель положил на колени лютню.

Стрелок и девушка, улыбаясь, переглянулись.

— Приходи в наш город, — позвала девушка.

Менестрель коснулся струн. Лютня издала слабый звук, будто вздохнула.

— Не миновать мне его, — согласился певец.

— Где ты побывал? — с любопытством расспрашивала девушка. — Какие принес новости из дальних краев?

— Новости? — певец улыбнулся. — Что тебя интересует? В Норрифе дамы украшают прически живыми бабочками, а в Лильтере носят такие высокие головные уборы, что вынуждены приседать, когда проходят в двери.

— Неужели? — засмеялась девушка.

— В Бархазе, — Менестрель обращался уже к Стрелку, — на стрелы насаживают костяные свистульки, и летящие стрелы поют… Столица Бархазы увита розами от подножия крепостных стен до шпилей на башнях замка…

Менестрель рассказывал о поэтических состязаниях, устроенных королем Бархазы, о хранилище рукописей в Миасе — королевстве на островах; об обычае адамельцев окунать новорожденных детей в прорубь; о вооружении конных воинов Сотары; о неприступных твердынях Дойма, о которые год за годом разбивается войско царя Урша.

Казалось, Менестрель обошел всю землю. Когда он на мгновение умолк, девушка спросила:

— А в Каралдоре ты не был?

— Был, — коротко ответил Менестрель.

Девушка ждала, но продолжать он явно не собирался. Вместо этого вновь пристально поглядел на нее.

— Так что же? — мягко промолвила она.

— Что можно сказать о королевстве, где убивают своих королев?

Девушка отвернулась.

— Многие верят… — начала она. — Верят, что люди, воззвавшие к королеве Инир, после смерти превращаются в оленей. Бродят по лесной чаще — неуязвимые для стрел.

— Тогда они приходят сюда, — тихо и уверенно отозвался певец.

Наступила тишина. Затянувшееся молчание прервал Стрелок:

— Надо возвращаться. Не успеем в город до закрытия ворот.

— Для меня отопрут ворота, — встрепенулась девушка.

— А мне и вовсе торопиться некуда, — засмеялся Менестрель. — Переночую здесь, в храме.

— Если ты предпочтешь ложу из мха постель из звериных шкур и родниковой воде — глоток доброго вина, я предложу тебе гостеприимство, — улыбнулся Стрелок.

Менестрель с готовностью встал, Стрелок подсадил девушку в седло, и все дружно направились к дому охотника. Стрелок вел под уздцы белогривую лошадь, Менестрель оказывался то рядом, то сзади — как позволяла чащоба. Оглянувшись, лучник спросил певца:

— Ты долго странствовал?

— Более семи лет… За это время многое изменилось.

— Что же именно?

— Сильнее всего — люди. Прежде идешь по селению, всюду песни звучат. Все поют: голосистые и безголосые, в одиночку ли, хором; сидя дома, стоя у ворот, выходя во дворы… Нынче так же красивы дома с островерхими крышами — в Лильтере строят иначе, — у меня, когда с корабля сходил, сердце замерло, едва красную черепицу увидел… Вокруг нарядные палисадники… И почему-то ни песен, ни смеха… Я разговорился с одним. Он: «Скучно, мол, живем». — «Так чего же не поете?» — спрашиваю. «Надоели старые песни». Говорю: «Сложите новые; если душа поет — слова найдутся». Ведь начинаю петь — слушают. Словно из оцепенения выходят, лица светлеют…