Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна - Светлана Фортунская Страница 5

Но когда я потянулся взять с книжной полки томик Толкиена, меня остановило сердитое восклицание:

– А ну не трожь!

Я обернулся. Опять эта птица – она сидела на двери сверху, как на насесте, и буравила меня взглядом своих желтых глаз.

– Положи книжку на место.

Я повиновался.

– Принял ванну?

Я кивнул.

– Тогда быстренько марш в кухню, поешь – и в постель. И никуда больше не суй свой длинный нос, понял? Неужели мама не научила тебя простейшим правилам приличия?

Как говорится, крыть было нечем. Я послушно повиновался.

Коридор – паркет, зеркала по стенам самых разных размеров, конфигураций и стилей – сверкал, сиял и искрился. При этом пол не уступал в блеске зеркалам – в половицы можно было глядеться, так он был натерт. Глаза заболели от всего этого великолепия.

В уголочке на малюсеньком столике скромненько пристроился телефонный аппарат.

– Можно позвонить? – обратился я к птице. – А то дома волнуются.

– Нельзя, – сказала птица как отрезала.

Я уже было подумал, что хватит мне трусить, надоело, когда мной командуют, и справиться с этой вороной, в смысле свернуть ей шею, я смогу одной левой, но тут появилось подкрепление. Откуда-то сбоку – потом я понял, что из кухни, – вышел белый пес. Он медленно и как будто лениво помахивал хвостом. Говорят, когда собака машет хвостом, она настроена дружелюбно. Не знаю. Во всяком случае, сейчас вид этого пса ничего хорошего мне не обещал.

Пес постоял, посмотрел на меня, потом улегся поперек коридора и зевнул во всю пасть. Проделал он это старательно, показав все свои белые острые зубы. Я передумал звонить.

В коридоре была еще одна дверь, но пес так посмотрел на меня, что я не рискнул ее открывать.

Кухня, куда я проследовал, сопровождаемый пристальными взглядами как пса, так и надоедливой птицы, была выдержана в стиле «русская деревня».

Лавки вместо стандартных табуреток; стол; открытые, без стекол, полки, уставленные керамической посудой; большой сундук – или это был ларь? – в углу. Мебель простого неполированного дерева. Пол, правда, паркетный, но паркет был предусмотрительно прикрыт пестрым полосатым ковриком. Такие же коврики, только маленькие, лежали на лавках и на сундуке. На стенах и под потолком висели пучки сухих трав, косицы лука и чеснока, ожерелья красного острого перца и сушеных грибов.

На подоконнике, дисгармонируя со всем этим деревянно-посконно-домотканым великолепием, стояла большая стеклянная банка с водой. В банке плавала рыбка. И не какая-нибудь золотая, вуалехвост или меченосец – обыкновенный карась. Рядом с банкой в глиняной миске, накрытой ослепительной белизны полотенцем с вышитыми красными петухами, что-то ритмично шевелилось, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз.

И, конечно же, совершенно не вписывались в этот деревенский натюрморт эмалированная газовая плита «Электа» и встроенная в пластиковый шкафчик мойка. Зато над плитой, упираясь концами в полки, громоздилась резная деревянная жердь непонятного мне назначения. Вид эта жердь имела старинный, и узоры на ней были красивые.

Шумно хлопая крыльями, в кухню влетела птица и уселась на жердь, обхватив ее тощими лапами.

– Ну, – спросила птица сварливым тоном, – ты уже поел?

На столе стояла глиняная плошка с медом, глиняный же кувшинчик с молоком, а на деревянной досточке лежал нарезанный крупными ломтями серый хлеб. Все это упоительно благоухало, возбуждая мой и без того разыгравшийся аппетит.

– Я бы съел кусочек мяса, – сказал я, принимаясь за еду.

– Нельзя! – каркнула ворона и добавила презрительно: – Не крути носом, не в ресторане.

– Кстати, а где это я? – спросил я, пережевывая кусок хлеба с медом и запивая его молоком. Молоко было вкусное, жирное, как сливки.

– Будет время, узнаешь, – проворчала ворона.

Я закончил трапезу, вежливо поблагодарил и встал из-за стола. К сожалению, в этот момент я поднял глаза – и чуть не извергнул только что съеденное мною прямо на стол.

Дело в том, что я ужасно брезглив. Я не выношу грязи ни в каком виде. А паче всего я не терплю насекомых и прочих ползающих, летающих и так далее.

А тут в углу, между потолком и дверной притолокой, висела густая паутина, в середине которой угадывались очертания чего-то темного, волосатого, омерзительного… Короче говоря, в паутине сидел огромный паук. Но мало того – рядом с паутиной, возле низочки с сушеными грибами, примостился большущий черный таракан, наверное, с мой палец длиной. Таракан – настоящий тараканище! – чувствовал себя превосходно. Он пошевеливал своими длинными усами и, кажется, не испытывал желания бежать.

Преодолев приступ тошноты, я закричал:

– Боже мой, какая гадость! Убейте, убейте его немедленно!

– Какая кровожадность! – с негодованием воскликнула птица. – Как не стыдно! Спать!

И тут все вокруг меня будто сорвалось с места, завертелось и закружилось. Я пулей промчался по коридору, влетел в комнату, бухнулся на кровать и, не успев даже укрыться, провалился в сон.

И снова это был полусон-полуявь.

И в этом сне они опять собрались вокруг моего ложа: Лада в белом одеянии, черная птица, белый пес, некто, покрытый шерстью.

И этот некто, покрытый шерстью, теребил край своей душегрейки и тревожился:

– Ой ли, Ладушка, справишься ли?

А белая собака порыкивала, волнуясь, и ее мягкие губы подрагивали, обнажая острые клыки.

А черная птица вновь нацепила на нос пенсне и каркала под руку Ладе:

– Не торопись, еще раз посмотри внимательно: то читаешь, ты не перепутала?

Лада, стоя на коленях у моего изголовья, листала засаленную тетрадку, морщила лобик, как старательная школьница, и шевелила губами, будто повторяя про себя какое-то правило из грамматики.

И пахло фиалками.

Я подумал: какой длинный, интересный, связный сон. Будет жалко, если я сейчас проснусь.

Я не проснулся.

Лада захлопнула тетрадку.

– Вы бы вышли… – попросила она жалобно.

– Это ж так интересно! – воскликнул некто лохматый, – это ж интереснее, чем кино!

– Ладно, оставайтесь, – нехотя сказала Лада, – только тихо.

Они все (весь этот зверинец) затаили дыхание. Я тоже на всякий случай приготовился наблюдать некое действо, которое обещало быть интереснее, чем кино.

Но наблюдать мне не пришлось, потому что я оказался главным действующим лицом драмы.

Лада сунула мне под нос маленькое зеркальце и, глядя в это зеркальце таким образом, чтобы поймать мой взгляд, начала декламировать нараспев: