Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам Страница 5

Маати изобразил просьбу пояснить. Посыльный дая-кво, видимо, ожидал этого и спокойно повторил:

— Дай-кво желает, чтобы Маати Ваупатай немедленно явился в его покои.

8 славном селении дая-кво Маати Ваупатая давно считали если не полным неудачником, то уж точно бельмом на глазу. Маати столько времени провел в здешних скрипториях и лекториях, у печей огнедержцев и на чистых широких улицах, что привык ко всеобщей неприязни. Уже восемь лет дай-кво не удостаивал его беседы.

Маати закрыл книгу в коричневом кожаном переплете и положил в рукав. Потом принял позу ответа на послание и объявил, что готов. Гонец в белых одеждах изящно развернулся и повел его к даю-кво.

Селение, где жили дай-кво и поэты, было прекрасно в любое время года. Теперь, в разгар весны, сладко пахли цветы в уличных кадках, буйно зеленели ухоженные сады, хотя меж камней мостовой не росло ни одной травинки. Повсюду тихо позванивали колокольчики. У дворца серебрился тонкий высокий водопад, а башни и здания, высеченные в горе, сияли чистотой, несмотря на близкие гнездовья птиц. Маати знал: чтобы селение дая-кво оставалось безупречным и величественным, как хай на троне, и не уступало по красоте огромной чаше неба, многие жертвуют всем временем жизни. Проведя годы среди мужчин селения — именно мужчин, женщин сюда не допускали, — Маати так и не перестал им восхищаться.

Маати выпрямил спину, стараясь выглядеть спокойным и невозмутимым, будто совершенно не удивлен вызовом к даю-кво. На подходе к дворцу он заметил, с каким недоумением на него воззрились посыльные и поэт в бурых одеждах.

Слуга повел его через сад к скромному жилищу самого могущественного человека на свете. Маати вспомнил их последнюю встречу: обвинения, издевку и жгучий сарказм дая-кво, свою гордую уверенность, которая раскрошилась и истаяла, словно сахарный замок под дождем. Маати встряхнулся: дай-кво едва ли позвал его затем, чтобы подвергнуть прошлому унижению.

«Да, для унижения будут новые поводы, — раздался тихий шепот в уголке сознания Маати. — Даже не надейся, что справишься с будущим, если пережил прошлое. Все так думают, и все ошибаются».

Слуга встал перед инкрустированной ильмом и дубом дверью, которая вела, как помнил Маати, в комнату для встреч. Посыльный дважды царапнул по двери, объявляя об их приходе, потом открыл ее и жестом пригласил Маати внутрь. Маати глубоко вдохнул, как перед прыжком с утеса на мелководье, и вошел.

Дай-кво сидел за столом. Полысел он уже тогда, когда Маати впервые его увидел — двадцать три года назад. В то время дая-кво звали Тахи-кво, и он был всего лишь более строгим из двух учителей, которые просеивали знатных отпрысков в поисках будущих поэтов. С тех пор его брови совсем побелели, морщины вокруг рта стали резче, но черные глаза остались такими же ясными.

В комнате оказалось еще двое незнакомцев. Один, худощавый, сидел за столом напротив дая-кво. Его одежды были темно-синими с золотом; затянутые в хвост волосы не скрывали седых висков, бородку словно припорошил снег. Второй, погрузнее — мышцы, заплывшие жиром, решил Маати, — поставил стоптанный сапог на широкий подоконник и смотрел на сад. Этот мужчина был в одеждах песочного цвета. Когда открылась дверь, он повернулся к Маати, и тот увидел, что его чисто выбритый подбородок слегка обрюзг. В обоих лицах Маати заметил что-то знакомое.

Поэт принял старую позу, первую, какой его научили в школе.

— Быть с вами рядом — великая честь, высочайший дай-кво!

Дай-кво крякнул и указал на него незнакомцам.

— Это он.

Мужчины ощупывали его взглядом, как купцы — борова. Маати представил себе, что они видят: тридцать зим с небольшим, залысины, животик. Неженка в одеждах поэта, безвестный изгой… Он почувствовал, что краснеет, стиснул зубы и принял позу приветствия, стараясь не выказать ни гнева, ни стыда.

— Думаю, мы не встречались, но если я неправ, простите, не припоминаю.

— Мы не встречались, — ответил грузный.

— Мозгляк какой-то. — Худощавый подчеркнуто повернулся к даю-кво. Грузный нахмурился и бегло изобразил извинение. Соломинка утопающему, но Маати был благодарен и за пустую вежливость.

— Присаживайся, Маати-тя! — Дай-кво указал на стул. — Нам нужно кое-что обсудить. Скажи, что ты слышал о событиях в зимних городах?

Маати присел. Дай-кво наполнил его пиалу.

— Я знаю только то, что говорят в чайных и у печей. В Сетани бунтуют стеклодувы: хай Сетани поднял налоги на вывоз кухтылей. Правда, никто не воспринимает их всерьез. В Амнат-Тане будет летняя ярмарка. Ходят слухи, что они хотят переманить купцов из Ялакета. А хай Мати…

Маати замолчал: теперь он понял, почему эти люди покачались ему знакомыми! Дай-кво двинул красивую керамическую пиалу по гладкой столешнице. Маати рассеянно изобразил благодарность, но пиалу не взял.

— Хай Мати умирает, — сказал дай-кво. — Гниет заживо. Увы, плохой конец. Недавно убили его старшего сына. Отравили. Что говорят в чайных и у печей на этот счет?

— Что убийца нарушил обычай, — ответил Маати. — Уже тринадцать зим, с Удуна, ни один хайемец не опускался до яда. Но оставшиеся братья не признали вину, так что… Боги! Вы…

— Видите? — Дай-кво усмехнулся худощавому. — На вид не очень, но горшок на плечах варит. Да, Маати-тя. Человек, который залез с сапогами на мое окно, — Данат Мати. А это его старший брат, Кайин. Они не ополчились друг против друга, а прибыли ко мне, чтобы посоветоваться. Они оба не убивали своего старшего брата Биитру.

— Они… вы думаете, что это Ота-кво?

— Дай-кво говорит, вы знали моего младшего брата, — сказал толстяк Данат, присев с незанятой стороны стола. — Расскажите про Оту.

— Мы не встречались много лет, Данат-тя. Он жил в Сарайкете, когда… когда погиб старый поэт. Работал грузчиком. С тех пор я его не видел.

— Он был доволен жизнью? — перебил худой, Кайин. — Вряд ли хайскому сыну нравилось таскать тюки в порту, и от клейма он отказался…

Маати взял пиалу и поспешно отхлебнул, пытаясь выгадать время. Чай обжег язык.

— Ота никогда не говорил, что намерен занять отцовское место.

— А он стал бы с вами откровенничать? — спросил Кайин с едва уловимой издевкой.

Щеки Маати снова заалели, но дай-кво ответил за него.

— Стал бы. Ота и Маати были близкими друзьями, хотя, как я понимаю, поссорились из-за женщины. Я убежден, если бы Ота в то время хотел бороться за престол, он рассказал бы об этом Маати. Впрочем, не имеет значения. Как говорит сам Маати, прошло много лет. У Оты могли появиться новые желания. Или обиды. Откуда нам знать…