Рецепт Мастера. Революция амазонок. В 2 книгах. Книга 1 - Лада Лузина Страница 5

Странный языческий дом говорил убедительней и красноречивее слов, оставляя гостям удивляться точности высказанного ими суждения. Бывшая гусеница — маленькая тонкогубая немецкая принцесса, пленившая некогда душу наследника российского престола. Бывшая прекраснокрылая бабочка-императрица российская. Бабочка, пойманная в сачок… Бабочка с пронзенным булавкой сердцем, конвульсивно бьющая крылышками…

Волосы Аликс были растрепаны. Глаза — красны и безумны. Бледные щеки покрывали нехорошие пятна. Она тяжело дышала и ежесекундно кусала нижнюю губу.

Рядом, на постели, сидела девушка лет двадцати. Видимо, ее старшая дочь Ольга. Еще две дочери, младшие — Мария и Анастасия — стояли рядом. Облаченные в мешковатые блузы и юбки, коротко стриженные после тифа принцессы мало походили на красавиц-принцесс. У окна, на низкой скамеечке, горбился мальчик с каштановыми волосами и испуганным взглядом потерявшегося пса.

— Мамá, — старшая дочь Ольга произнесла родное слово на французский манер, с ударением на последнем слоге, — прошу вас… — моляще указала она глазами на дверь.

— Кто вы такие? — крикнула Аликс, выворачивая шею. — Я не желаю вас видеть. Что вы сделали с Ники? Это не он!.. Где мой муж, где мой мальчик, мой бедный ангел… Где он?!. Отдайте его…

Ее дыхание сделалось лихорадочным, большие полные руки посинели. Борясь с истерическим припадком, царица закусила губу. Хрипло выдохнула и затряслась — она задыхалась.

— Верните мне Ники… Я не могу без него. Верните!.. Я не могу жить…

— Не о том просишь, Мама! — сказал грозный мужчина.

«Какой мужчина. Откуда?..» — попыталась понять Катя.

Протиснувшись между Акнир и госпожой Дображанской, в центр спальни шагнул худосочный монах в черном куколе; завороженная языческим домом, Катя и не заметила, как и когда он присоединился к ним вновь.

Аликс пружинисто села в кровати — только один человек, кроме ее детей, мог назвать императрицу российскую «мамой». Попросту «мамой», без всяких французских ударений.

— Разве затем я тебя в Киев покликал? — спросил монах, снимая с головы капюшон.

И второй раз за час Катя не поверила собственным глазам… Сибирский мужик, «святой старец», «святой черт» Григорий Распутин был, в ее понимании, огромным, высоким, а этот — субтильным, ниже среднего роста. Или огромность, оставшаяся в памяти и в мемуарах его современников, проистекала сугубо из огромности производимого им впечатления?

Но сей занятный психологизм был немедленно оттеснен иной заковыкой:

«Разве затем я тебя в Киев покликал?» — спросил он.

— Наш Друг… Наш Друг жив… Мы спасены! — С прыткостью юной девушки царица вскочила с кровати, подбежала к старцу, пала пред ним на колени и, вцепившись в его корявую руку, осыпала ее поцелуями.

— Утри слезы, Мама, и верь. Верь и терпи, — властно сказал святой старец, который, говоря к слову, был вовсе не стар и выглядел намного моложе той, кого звал своей «мамой».

— Но Ники… мой Ники… За что же… за что? — жалобно всхлипнула Аликс.

— Господь так решил, Его и пытай, — нравоучительно изрек Григорий Распутин. — Да не за что, а по что? Может, Он твою веру испытывает. А может, в том умысел Его величайший. Раз так сталось, и Папа в затменье вошел, как ты могла в решении Его усомниться? Это теперь-то, теперь… когда Он мужу твоему, тебе, детям твоим чудесное спасенье послал? Когда наизаветнейшее горе твое излечить надумал?

С видом пристыженной девочки царица вскочила с колен, завертела растрепанной седой головой, запрыгала взглядом:

— Где же он? Где?

— Гляди, Мама, вот ОН, — отстранив Акнир, Друг императрицы обнажил дверной проем, обрамлявший невысокую худую фигуру лжеотрока.

— Отрок Пустынский! — зашлась в крике царица. — Отрок святой, помоги, — опухшее заплаканное лицо Аликс придвинулось к Маше — царица вытянула шею, выбросила полные руки вперед. — Прости меня, Отрок святой, я слаба, Господь послал мне испытания тяжкие, страшные… Но не о том, не о том я молить тебя прибыла! Сына моего исцели… Маленького. Нет избавленья. Моя вина, моя кровь его губит, Гессен-Дармштадтских. Брат мой умер у меня на глазах… Маленький мой всю жизнь на волос от смерти ходит… Одна царапина, и кровь не остановит никто… только молитва святая Нашего Друга. Друг Наш сказал, ты один можешь помочь. Ты его спас… Спаси и моего малютку.

Маша взглянула на Распутина; на миг Кате померещилось, что в опустевших глазах, обращенных к святому черту, мерцает упрек — видимо, об обещании излечить сына, которое старец дал бывшей царице, сама лжеотрок не знала ничего. Каждый здесь плел свою интригу.

— Иди ко мне…

Пальцы Маши позвали цесаревича. Мальчик встал со скамьи, приблизился к ней без робости и без надежды. Оттененные вьющимися светло-каштановыми кудрями бледные черты тринадцатилетнего царя были тонкими, иконописными и такими же отрешенными, как у его отца. Такие черты и должны быть у ребенка, которому всегда все запрещали: играть в теннис, кататься на велосипеде, — у мальчика, которого вечно держали взаперти, опасаясь, что случайный синяк лишит его жизни.

«А ведь это наш царь… Законный царь Алексей, — дернуло Катю. — А это мать царя и сестры», — знакомство г-жи Дображанской с царской семьей вышло весьма коротким, если, конечно, опустить спорный факт, что их так никто и не познакомил.

Лжеотрок молча провела ладонью по волосам Алексея, заглянула в глаза, прошептала неслышное и громко сказала:

— Нож дайте.

Старец проворно достал из кармана отточенный нож. Маша взяла ребенка за руку.

— Что вы делаете? — захрипела царица.

— Камень с души твоей снимаю навек…

— Нет!

Лезвие полоснуло по бледной коже царя. Порез вышел глубоким — отворенная кровь мигом залила руку по локоть. Императрица закричала. Старец быстро схватил ее за плечи. Три великих княжны в ужасе застыли у стен. Несчастная мать орала, вырываясь.

— Дайте платок, — приказала лжеотрок. — Перевяжите. И все.

— Все? — повторила императрица чуть слышно.

— Все как у всех, — сказала лжеотрок. — Через пару минут кровь остановится. Все заживет. И муж твой в разум войдет. И дочери невестами станут. Ты свою чашу испила до дна, малость на дне осталась… Веришь мне?

— Верю…

Побледнев, как стена, императрица с ужасом смотрела на пустяковую рану, способную стать для ее сына смертельной.

— Не веришь, — молвила Маша. — Оставьте нас все.

— Ольга, Мария, Анастасия, — живо позвал старец княжон.

* * *

Оказавшись за дверью, в коридоре, три девушки тут же повисли на Друге с радостными возбужденными криками.

— Неужели Отрок вот так?.. — спросила младшая (Анастасия была ниже всех ростом и немного полнее сестер). — Он — настоящий святой? Он же только по голове Алексея погладил… Неужели теперь он будет здоров?