Дар берегини. Последняя заря - Елизавета Дворецкая Страница 5

Когда Свен приблизился, самим своим видом раздвигая толпу, как лодка воду, Ингер упер руки в бока и сделал несколько шагов ему навстречу. Нет смысла бежать от неизбежного, достойный человек должен стойко встречать удары судьбы, – эту заповедь сын знатного рода усваивает первой и следует ей до конца. На Свена, рожденного от пленницы, Ингер привык смотреть свысока, и эта привычка помогла ему не уронить достоинства даже в этот тяжкий час.

Свен сошел с коня и по-родственному обнял Ингера, не выражая ни малейшего удивления. Только окинул его лодьи и дружину беглым взглядом, но, судя по лицу, увидел именно то, что и ожидал. Надо думать, кто-то из Витичева скакал, меняя коней, чтобы принести новость о прибытии князя в Киев раньше него самого.

– Будь жив! Я вам лошадей привел, – только и сказал Свен, отходя от Ингера, чтобы обнять Ивора и Ратислава, его сестрича. – Поезжай, – он снова обернулся к Ингеру. – Пока народ не набежал. За лодьями приглядят, если надо чего довезти – я возы пришлю.

Везти было почти нечего – даже припасов не осталось, по пути доели последние крохи. В смятении Ингер сам не понимал: рад он тому, что ему не задают вопросов и не приходится ничего объяснять, или ему следует стыдиться, что его поражение так очевидно и, похоже, всем тут уже известно?

Не находя слов, Ингер кивнул и сел на подведенного коня. За ним поехали Ивор с Ратиславом, гриди и уцелевшие ратники тронулись пешком. Свен со своими людьми остался возле лодий.

Прекраса уже знала и ждала, стоя в воротах. Она так изменилась, что Ингер невольно подумал: вот она, судьба моя. Нежное, свежее лицо девятнадцатилетней женщины, еще недавно сиявшее, как цветочная почка в росе, поблекло, побледнело, жена похудела и выглядела изможденной. Когда Ингер сошел с коня и обнял ее, она только прижалась к нему и зарыдала. В плаче ее слышалось и облегчение, и горе, но главное – любовь. И впервые за два месяца Ингер ощутил, что ему дышится легче. Рядом с Прекрасой он был больше и сильнее, чем без нее.

– Ты как? Здорова? – спросил Ингер, и собственный голос показался ему чужим.

Прекраса закивала, задыхаясь от слез и не владея голосом.

– А я… разбили нас, – сказал ей Ингер.

У него это получилось почти просто – за долгие дни обратного пути о столько думал об этом, что привык к этой мысли. Вот только еще не понял, как ему дальше с этим жить.

* * *

Казалось, появление мужа не ободрило, а лишило Прекрасу последних сил. Ей следовало бы радоваться – Ингер и сам был в шаге от смерти, и след от поцелуя Марены остался на его лице: на лбу и на скуле слева виднелось красное пятно от ожога. Брызги «греческого огня» попали ему на шлем, и раскалившееся железо успело обжечь лицо, пока шлем сумели снять. Из сотни гридей уцелело не более половины, остальные вернувшиеся были ратники разных племен, но полян среди них нашлось человек двадцать. А уходила почти тысяча!

Даже смерть ребенка Прекраса прочувствовала острее, когда ей пришлось рассказать о ней мужу. Уже настала ночь, но они не могли спать, а сидели в постели и при свете одной свечи на ларе говорили обо всем, что занимало их мысли в разлуке и сейчас.

– Не кручинься так уж, – Ингеру пришлось повторять ей те же слова, которые он часто слышал от бывшего кормильца. – У Ивора из семи детей от первой жены две дочери в живых остались, у Ольсевы двое родилось, один тоже умер маленьким. Будет и у нас семеро детей, глядишь, вырастим одного-двух… трех-четырех, – поправился он, увидев, что лицо молодой жены снова исказилось.

– Она не должна… это обман… – бормотала Прекраса сквозь слезы. – Не должна брать по голове… я расплатилась с ней навсегда… до самого конца… Это против уговора… что она взяла его…

Ингер не понимал ее, но не расспрашивал, надеясь, что она сама прекратит этот разговор.

– Хочешь, давай уедем отсюда, – положив руку ей на затылок, он прижал ее голову к своему плечу, стараясь заглушить плач. – Я уже думал…

– Куда? – глухо спросила Прекраса.

– В Холм-город. Нет нам здесь счастья, ну, так что же…

– И что? – Прекраса выпрямилась и посмотрела на него голубыми глазами, блестящими от слез, как цветы пролески под дождем. – Новое войско наберем, да?

– Войско? – Ингеру сейчас совсем не хотелось думать о войне. – Нет. Просто… будем жить. Словенами править, как мой отец, как дед. Там моя земля родная, мои могилы дедовы. Авось там отвяжется от нас Недоля, и дети будут жить…

Прекраса села на постели, подобрав под себя ноги, и решительно стерла слезы рукавом сорочки – платок уже весь вымок. Лицо ее, в красных пятнах, с опухшими глазами и носом, вдруг приобрело выражение решимости.

– Но как же так? – она уже другим взглядом посмотрела на мужа. – Уехать? А стол киевский кому оставить? Этим, – она кивнула в сторону, намекая на детей старого Ельга. – Лешему этому и сестре твоей?

– Да пусть хоть леший тут правит, хоть водяной! – в сердцах бросил Ингер. – Вот у меня уже где этот Киев! – Он провел рукой по горлу. – Что нам здесь? Одно звание, что князь русский! Греки от меня торги закрыли, древлянскую дань Свен продает!

– Но у него одна треть, – напомнила Прекраса, переводя дыхание.

– Так он на эту треть полсотни содержит, свою часть на запад отсылает, с древлянами торгует и богатеет день ото дня! А у меня на одни подарки сколько уходит! Из Холм-города не дань привозят, а одни слезы – кому за ней смотреть? Племянники там отроки еще, а у зятьев своих забот хватает. Был бы у меня хоть брат…

«Надо было тебе в Плескове жениться, – как-то сказал ему Ивор, имея в виду давний замысел посвататься к дочерям плесковского князя Стремислава. – Тесть и шурин помогли бы и дань собрать, и за делами приглядеть». Ингер тогда ничего не ответил. Так и надо было поступить… но в те же дни он встретил Прекрасу и больше не мог думать о другой жене. И сейчас не мог.

– Отправь туда Ивора или Ратьшу, – сказала она сейчас. – А сам здесь оставайся. Не годится так – дело бросать.

Ингер смотрел на нее в удивлении: он ждал, что жена ухватится за мысль покинуть Киев, где они не видели ни счастья, ни любви местных, и вернуться в родовые владения, к тому же расположенные гораздо ближе к ее родным местам.

– Здесь наша доля, – ее слезы высохли, во взгляде появилась уверенность. – Не будем мы от судьбы бегать. Мы молоды… Дети еще родятся, и войско ты новое соберешь. Пусть Свенька за дань деревскую постарается, у древлян ратников возьмет. У северян попросим. Греков побьешь, и вся русь, все роды и племена тебе покорятся. Тебя ждет слава вечная, и ты не будь сам себе врагом, не отвергай ее.

– Ждет ли? – Ингер усмехнулся.

Никогда раньше он не сомневался в этом, но теперь знал: упования, рожденные сказаниями, совсем не то, что истинная жизнь.

– Я знаю, – мягко сказала Прекраса. – Мне ли не знать?

Она придвинулась к нему, ласково оправила русые волосы, убирая их назад от высокого лба. Это был ее муж, такой же красивый, как три года назад, когда любовь к нему с одного взгляда охватила ее, будто белый огонь. Продолговатое лицо, тонкие черты, ровные русые брови. Нос немного великоват, но красивой лепки, и Прекраса любила его, как всякую черту его облика. За три года Ингер возмужал, юношеская свежесть ушла, но ее сменило величие высокородного владыки; восхищаясь его красотой и достоинством, Прекраса едва верила, что этот небесный витязь – ее законный муж, полюбивший ее вопреки низкому происхождению и тому, что она ничего не могла ему дать вместе со своей рукой. Она смеялась тайком, вспоминая свою девичью укладку с приданым: сорочки, рушники, тканые пояски, рукавицы… Три поневы – простая, «печальная» и праздничная. Такое ли приданое пристало взять за женой ему, получившему золото, серебро, драгоценные сосуды, греческие паволоки, города и земли в наследство от отца и дяди?