Поиски Акорны - Энн Маккефри Страница 5

«Прибежище», 334.04.06 по единому федеративному календарю

Лежать в пустующей гидропонной кювете было жестко и очень холодно. Легонький коврик, скрывавший Маркеля, заслонял вместе с тем и теплый свет солнечных ламп, снабжавших растительность в заполненных кюветах ровным потоком спектрально сбалансированного золотого света. Юноша, как мог, утеплил свое спальное место обрывками сносившихся матов, но холод все равно стоял такой, что простором, который так восхитил Маркеля, когда тот впервые нашел это укрытие, насладиться все равно не удавалось. Когда удавалось задремать, он спал урывками, свернувшись клубком, точно росток в зерне, пытаясь удержать вытекающее из тела тепло. Под матами было так темно и холодно… почти как в окружавшей «Прибежище» космической пустоте… Нет, твердо напомнил он себе, об этом я думать не стану! Обхватив руками колени, он снова погрузился в тревожное забытье. Жесткий белый пластик таял под ним, и юноша отплывал, кружась, и над головой плыли звезды… Нет, не плыли. Потому что если выйти наружу без скафандра, у тебя взорвутся глаза, и вскипит кровь, и тогда ты больше ничего не увидишь!

Маркель очнулся, дрожа. Нет, он не будет вспоминать об отце, Илларте, о том, как тот будет плыть вечно в абсолютном холоде и мраке, глядя невидящими глазами на звезды, которые так любил. Он будет думать только об одном, самом насущном и важном – как выжить еще один день на борту «Прибежища», и не попасться.

Съежившись по новой, он попытался обдумать свое положение сознательно. Согреться можно в тепловодах, ведущих к пищепереработке. Надо будет попробовать – но не сейчас; он так устал, что опасался заснуть в тепловоде, и попасть в струю обжигающего пара, какими регулярно стерилизовали трубы. Надо выждать, и тогда, если повезет, он успеет спрыгнуть к мусорникам и стащить немного еды. Свежую зелень он воровал из гидропонных кювет, по листочку, по щепотке, но телу требовался белок.

А еще надо стянуть где-нибудь одеяло. После недавних событий одеял должно хватать на всех… и теплой одежды тоже. Интересно, вселился уже кто-нибудь из приспешников Нуэвы в их квартиру, и хватит ли у него смелости вернуться туда и забрать одежду… Нет, только не свою – кто-нибудь может заподозрить неладное. Иллартову. Все знают, что его отец мертв – все видели, как…

Маркель молча пытался отбросить навязчивый кошмар открытого космоса – ледяное сияние далеких светил, и рвущаяся из жил кипящая кровь… Сон выплюнул юношу вновь, и только сердце колотилось в груди. Все случилось так быстро – так же торопливо, как настигали его теперь видения, стоило хоть на миг сомкнуть веки.

Всего три… нет, пять смен назад он сидел безмятежно в своей каюте, и в споре Илларта с Сенгратом его беспокоило только одно: вдруг Шимена примет сторону отца. «Тогда она точно на меня не глянет больше», подумал он еще – словно она до того обращала на него внимание! Но тогда он был ребенком. Всего пять смен назад. Или шесть? Это почему-то казалось ужасно важным.

Кто-то должен все запомнить в точности. Кто-то должен рассказать правду, разоблачить ложь, которую станут теперь распространять эти… вспомнить тех, кто уже не заговорит. Тех, кому уже не согреться.

По меркам «Прибежища» каюта, которую Маркель делил с отцом, была просторной – как и подобало положению Илларта в качестве одного из трех спикеров Совета. Само собой, что у каждого была своя койка, и собственный встроенный шкафчик для хранения личных вещей; среди полноправных Странников каждому уж столько-то личного пространства полагалось, а каждому работающему, или родителям с детьми, выделялось еще собственное сиденье, и стол-консоль.

Но ни у кого из знакомых Маркеля – даже у третьего спикера Андрежурии! – не было столько места, чтобы все трое спикеров могли рассесться одновременно, не теснясь. Ну где еще, кроме как в общем зале, можно насладиться подобной роскошью? Маркель никогда не мог понять, почему отец порой ехидно замечал, что пост первого спикера Совета принес ему достаточно личного пространства, чтобы чувствовать себя одинокой сардиной в банке. Впрочем, сардин Маркель видел только в учебной программе по биологии, и почему рыба должна жить в банке – тоже так и не выяснил.

У старшего поколения много было таких вот нелепых словечек – например, две с половиной смены полагалось называть «сутками», и никак иначе. Шимена обычно говорила, что лучше потешить стариков, и не требовать объяснений каждому старинному обороту.

Собственно говоря, Маркель забился в спальную трубу, прихватив консоль с собой, не оттого, что от присутствия двоих оставшихся спикеров в комнате стало тесно, а оттого, что с ними явился Сенграт. По мнению юноши, это непомерное самомнение советника заполняло все свободное пространство, вытесняя кислород. Да вдобавок голос у него был, точно ножовкой пилили стальной лист; он проникал даже сквозь наушники, и портил всякое удовольствие от старинных записей классической музыки. Маркель дважды моргнул, остановив видео. Еще не хватало позволить нудиле Сенграту действовать себе на нервы. Лучше уже подождать, пока гости разойдутся.

Сенграт вечно был недоволен чем-нибудь; еще, казалось, ни одно решение Совета не пришлось ему по душе. А, по словам Илларта, на заседаниях он отмалчивался; сидел тихонько, копил желчь, чтобы потом, наедине, взять очередного спикера за пуговицу и во всех подробностях объяснить, как тот был неправ. В данный момент Сенграту не нравилось принятое только что решение покинуть нынешнюю орбиту, как только дежурный навигатор рассчитает курс отбытия.

– Сенграт, мы сделали все, за чем прилетали на Хань Киян, – устало проговорила Андрежурия. – Мы объявили о нашем бедственном положении, заручились их поддержкой на следующей сессии совета Федерации…

Сенграт фыркнул.

– «Объявили о нашем бедственном положении», – передразнил он холодные, четкие интонации третьего спикера. – ‘Журия, очнись! Каву хоть понюхай, что ли! Мы уже десять лет трубим о нашем бедственном положении! Даже моральная поддержка всего белого света не заставит Концерн Объединенных Производителей вернуть нам Эсперанцу – а если и заставит, планете уже нанесен непоправимый урон! Пора двигаться дальше. Строить новую жизнь.