Нечаянный богатырь - Дарья Кожевникова Страница 5

Где-то через полчаса пути по избушкиным следам я весь взмок: нездоров еще был, да и полуденное солнце нещадно палило мне в самую макушку, игнорируя стройные сосны, пытавшиеся меня защитить.

Где-то через час с небольшим у меня уже дрожали ручки и ножки, призывая опуститься на землю. И, в идеале, поразмыслить там о последствиях неумеренного употребления алкоголя. При этом легонькая метелка уже казалась мне тяжелее весла.

Где-то часа через два я сдался, все-таки плюхнувшись на ковер из опавшей сосновой хвои с мыслью о том, что неплохо было бы на нем и умереть. Но сделать это мне существенно мешала всего одна мелочь: некому было подать традиционно последний стакан воды! Или лучше сразу с десяток стаканов! Пить хотелось так, что ни жизнь, ни смерть для меня в этом мире уже не играли роли. Одна только ЖАЖДА, утолить которую в солнечном сосновом лесу было нечем. А доползти до какого-то другого леса уже не оставалось сил. И, как назло, ни единой живой души поблизости! Ни зверей с гуманоидами и птицами, ни лешего, ответственного за этот участок! В порыве отчаяния я даже почти решил при первой же встрече с Жажилой наябедничать ему на нерадивого лешака. Жажила – он у них, у всех леших, за старшего, хотя у самого во владении вместо леса давно уже сад, лучший в наших краях, с самыми редкими фруктами. Не зря Яга именно к нему кинулась за эксклюзивными золотыми яблочками. А я… нет, если все-таки до него доберусь, то жаловаться точно не буду. В память обо всех тех случаях, когда добрые люди на меня на самого не доносили вышестоящему начальству. А таких случаев, наверное, на целый том бы уже набралось. На фоне этого нерадивость лешака, во владениях которого пытался окочуриться от тяжкого похмелья местный участковый, уже не казалась чересчур преступной. Но, как известно, когда одни пренебрегают своими служебными обязанностями, это ведет к тому, что другим тоже приходится их нарушать. Не желая принимать смерть в солнечном и ароматном сосновом лесу, чтобы потом портить пейзаж случайным прохожим видом своего трупа, я малодушно уставился на метлу. Да, за вождение транспортного средства в таком-то вот состоянии, как у меня, я сам бы любого другого остановил. Но… Интересно, как там ее бабка заводит, эту свою чудо-технику? Я решил только попробовать: оседлал приподнятую метлу. Потом тяжело вздохнул, мечтая вслух:

– Эх, отнесла бы ты меня, родная, в такое место, где мне дали бы холодненькой водички испить!

Если бы я только знал, что этого будет достаточно! Тогда бы хоть подготовился как-то! А так… Я и опомниться не успел, как метла взвилась в воздух, едва не треснув меня при этом по… Ну, в общем, на мое счастье, все-таки не треснула, потому как я инстинктивно успел извернуться, шестым чувством оценив грозящую мне опасность. После этого я какое-то время балансировал на набирающей высоту метелке, удивляясь, как ухитряется летать подобным способом древняя и немощная (с ее собственных слов) старуха. Ну, пусть теперь только попробует заикнуться мне про свою немощь! Уж у меня будет, что в ответ на это ей сказать! Но только, разумеется, не правду о своих сегодняшних приключениях. А правда заключалась в том, что, продержавшись верхом на метле не больше пяти минут, я позорно сполз ей под брюхо… то есть, под рукоятку. И висел под ней весь полет, как мешок, да еще и набитый не самым ценным содержимым, вцепившись в нее руками и ногами, пока она несла меня по нечетко обозначенному мною адресу. О том, чтобы хоть как-то управлять метлой, и речи быть не могло. Нет, все, что мне оставалось, так это молиться, чтобы никто, повстречавшийся мне на пути, не догадался бы голову вверх задрать. А если уж задерет и увидит, что над ним в небе творится, то пусть, по крайней мере, хоть не узнает меня! Бравого парня участкового, беспомощно и некрасиво болтающегося на летящей метле. В который раз оставалось только порадоваться, что я не в форменном мундире. И что в полуденную летнюю жару все наши птицы предпочитают дома сидеть.

Путь наш оборвался внезапно, метла так резко пошла на снижение, что у меня даже мелькнула мысль о том, что ее подбили. Потом, вытряхнув искры из глаз после встречи с некстати подвернувшимся забором, я понял, что это было все-таки приземление. И что всего хуже, сидел я сейчас в чьем-то дворе. Хозяин которого, кто бы он ни был, теперь с полным основанием сможет тешить все население рассказами о том, что именно участковый пытался объездить бабкину метелку. Как это происходило, я думаю, будет передаваться из уст в уста с каждым разом все красочнее. Так что вскоре мне останется только рапорт об увольнении написать, предварительно во всем признавшись бате, чтобы лишних вопросов не задавал. Не потому, что надо мной все начнут ухахатываться, к этому я как раз спокойно отношусь, я и сам над собой иногда не прочь посмеяться, а потому, что у меня после такого пролета никакого авторитета не останется в глазах населения.

– Тройкин, ты ли это?! Вот какое счастье-то мне с неба свалилось!

Этот напевный грудной голосок вначале заставил меня подскочить от неожиданности, а потом облегченно вздохнуть, снова спокойно опуская на землю свой центр тяжести. Тарюша! И как я ее двор сразу не смог узнать? Наверное, потому, что попал в него незнакомым маршрутом. Но как удачно, что метла принесла меня именно к ней! Теперь я мог быть уверен в том, что меня и напоят, и мою тайну не разгласят. Потому что Тарюша была настоящим человеком, одним из немногих, кто никоим образом не станет добивать попавшего в беду. Хотя по рождению она была не гуманоидом, а поросей, но сути дела это нисколечки не меняло. Чувствуя, как успокаивается мое сердцебиение, я сидел на земле, наблюдая за ее приближением. Тарюша у нас даже среди своих сородичей слыла дородной. Меня таких, как она, трое будет. При всем при том, что парень я далеко не хрупкого телосложения.

– Тройкин, дорогой! Какими судьбами? – двигалась эта дама на редкость грациозно. Подошла ко мне вплотную, гремя своими многочисленными цепочками, кулонами и браслетиками, протянула мне свою надушенную, благоухающую розами пухлую ручку. – Поднимайся, давай!

Но вместо того, чтобы принять Тарюшину помощь, я, не вставая с земли, галантно приложился к ее ручке губами. Тарюша везде, где бы ни появлялась, становилась душой компании. Ну а уж те, кто ее знал, бесспорно ее обожали, и я в том числе. Так что, сделав над собой усилие и самостоятельно поднявшись на ноги, я от ручки перебрался к напудренной-надушенной щечке. Чмокнул ее, попутно шепнув:

– Как я рад тебя видеть! – а потом, словно кто меня за язык тянул, не удержался и ляпнул: – Но ты, кажется, снова поправилась, моя радость! – после чего мне свой дурной язык захотелось не просто прикусить, а вообще проглотить, чтобы даже с бодуна всяких гадостей не болтал! Ну поправилась, ну и что?!

Но Тарюша не была бы сама собой, если бы обиделась на треп похмельного дурака. Я еще не успел принести ей извинения с сопутствующим изложением причин своей бестактности, как она расхохоталась:

– Тройкин! Женщина считается толстой тогда, когда ее живот начинает выступать за линию груди! А у меня сиськи – во! – она раскинула руки, демонстрируя мне весь объем своего шикарного бюста. Да, за такой ни один живот не выбьется! Потому что это в принципе невозможно! Как и невозможно любому мужику, глядящему на всю эту роскошь, временно рассудок не потерять. Я, во всяком случае, на время утратил способность соображать, даже про свою страшную жажду как-то забыл. Тарюша, хитро подмигнув, сама мне о ней напомнила: