Шут и слово короля - Наталья Сапункова Страница 5

Эдин даже удивился:

— А зачем мне на его морду смотреть? Я и так знаю, что он чувствует. Слышу. Сердится если, скажу, чтоб успокоился. Если правильно скажу, он понимает. А ты разве так не можешь?

— Тай, значит? — Якоб даже присвистнул.

— Да нет, я не тай, — разочаровал его Эдин. — Это хозяин у нас тай, а я так, чуть-чуть.

— Гм, а позвать медведя отсюда можешь? Только без голоса чтобы?

— Отчего же нет? — Эдин протянул руку в сторону медвежонка, который в это время топтался на цепи за кибиткой, позвал, тот сразу выглянул и заворчал.

— Угу. А еще с кем можешь так? — не отставал Якоб.

— Да ни с кем, — вздохнул Эдин. — Лошади, кажется, меня понимают, но они не слушаются. Вот хозяина — другое дело. Я еще птицу могу поймать, только не ловлю.

— А почему это? — прищурился солдат.

Эдин, вздохнув, объяснил непонятливому:

— Ну, как же их ловить, раз они доверяют?

— Гм, — сказал Якоб, и больше они к этому разговору не возвращались, хотя тому всё равно не слишком нравилось, когда Эдин возился с медведем, особенно когда Вудуду подрос.

Вскоре после Якоба-солдата появился и фокусник Димерезиус, нагнал их прямо на дороге в своем фургоне. Дядюшка Бик, конечно, радовался, такой фокусник, как Димерезиус, большая редкость. На вид это был смешной старик, высокий, тощий, как жердь, всегда лохматый. Но то, что он творил руками и… может быть, и правда волшебством? — изумляло, особенно поначалу. Неудивительно, что фокусник разъезжал в отдельном фургоне, то и дело менял костюмы, носил очки с позолоченными дужками и забирал в единоличное пользование твердую долю с каждой выручки. И еще у него был целый сундук книг и те самые шахматы, в которые Эдину непременно надо было научиться играть.

Эдин поначалу робел, но потом все же обратился к Димерезиусу со своей просьбой. А взамен, за науку, вызвался убираться в его фургоне и, вообще, заранее согласился на все, что фокусник пожелает. Тот глубокомысленно помолчал, разглядывая мальчика, и наконец изрек:

— А ты умеешь читать?

— Нет, — удивился Эдин, — а зачем?

— А считать?

— Но деньги все равно получает хозяин, что мне считать? — попытался Эдин донести до Димерезиуса нелепость подобных расспросов.

— Шахматы игра не для дураков, — веско сказал фокусник. — Её придумал самый светлый ум, что когда-то жил под небесами. Я не собираюсь тратить время на то, чтобы учить невежду играть в шахматы.

И уже когда огорченный Эдин повернулся, чтобы уйти, фокусник добавил:

— Приходи вечером после представления, буду учить тебя читать. Можно выкроить часок утром. Согласен? И вот ещё что. Мне нужен помощник для выступлений. Будешь помогать мне, когда свободен.

Это было просто великолепно. Он научится читать, ладно уж, и научится играть в шахматы! А помогать Димерезиусу была не работа, а награда. Когда тот работал, Эдин не сводил с него глаз, каждый раз силясь разгадать, как получается фокус. И ведь он уверен был, что помощников фокусник не берет, оберегая свои секреты!

Работа с фокусником была легкой и интересной. Не то что с Якобом, который каждый раз сгонял с него семь потов, обучая пользоваться мечом, ножами, дротиками, луком…

Наутро Эдин проснулся позже, чем обычно. Цирк уже собирался в путь, ржали лошади, недовольно ворчал медведь, Джак и Фано закидывали какие-то свертки в фургон, а Милда и Якоб стояли в стороне и разговаривали.

— Ха! — проходя мимо, Джак хлопнул Эдина по плечу. — Соня появился! Гляди, совсем тут разленишься и возвращаться не захочешь!

— И не надейся! — буркнул Эдин.

С Джаком всегда так, шутка за шуткой, на колкости чур не обижаться. Его брат Фано — тот молчаливый, даже угрюмый с виду, а вообще добродушный.

Был большой общий завтрак, и для циркачей и для людей из замка, и Граф тоже сидел за столом. А после, Эдин видел, он долго о чем-то разговаривал с дядюшкой Биком, тот кивал, вроде бы соглашаясь, бурчал и смотрел исподлобья, что-то ему не нравилось. Впрочем, хозяин всегда был чем-то недоволен.

— Ну, не скучай тут! — Милда крепко обняла Эдина. — Якоба гляди не обижай, ладно? И вот что, — она нагнулась к его уху, — если случится, добудь мне настоящих конфет, таких сахарных, в коробке, ладно? — она говорила, а глаза ее сначала смеялись, а потом вдруг налились слезами.

— Добуду, — пообещал он, — ты тоже не скучай. И не реви, не обижу я твоего Якоба, лучше пожелай, чтобы он меня насмерть не загонял, — а у самого тоже глаза предательски зачесались.

Он попрощался с каждым и обменялся парой слов. Даже с Вудуду, который, конечно, ничего ему не сказал, только выслушал и нагнул голову, предлагая себя погладить. Хозяину Эдин учтиво пожелал доброго пути и хороших сборов, тот кивнул. Вот и все.

Поскрипывая, выкатились из двора их пестрые кибитки, мимо ворот, которых не было, на дорогу, ведущую к большому тракту. За последней резво бежал привязанный медведь.

Граф подошел и положил руку Эдину на плечо. Но заговорил с Якобом. Он сказал, глядя вслед уезжавшему цирку:

— Хорошая девочка.

— Она мне как дочь, — буркнул солдат.

— Это дело твое, мой друг. Вот что, осмотрись пока тут. Спроси на кухне Виллена, он тебе все покажет. Что понадобится, скажи. Пошли со мной, мальчик, — он сжал пальцами плечо Эдина.

В той самой комнате снова горел камин, а к креслу Графа был придвинут шахматный столик.

— Подсаживайся, вон стул, — сказал Граф, — мне так давно хотелось с тобой сыграть.

С тех пор, как Эдин научился у Димерезиуса правильно переставлять фигуры, они с Графом играли при каждой встрече. У фокусника Эдин, случалось, и выигрывал, последнее время чаще, чем раньше. У Графа пока ни разу.

Граф маленьким ключиком отомкнул выдвижной ящик под столешницей, там на черном бархате лежали шахматные фигуры. Резные костяные фигуры, а не крашеные деревянные. И такой красоты были эти шахматы, что у Эдина дух захватило. Не просто фигуры, а статуэтки людей, каждая непохожа на другие. И не белые и черные, а светлые, светло-костяного цвета, и темные, лишь слегка коричневые. Пока Граф вынимал и аккуратно ставил на столик фигурки, Эдин заметил одну и подвинул ближе. Она была из темной половины, женщина в дорогих одеждах и с волосами, убранными под шапочку — явно знатная леди. Эдин смотрел, боясь отвести взгляд, не понимая, что это с ним, почему хочется смотреть еще и еще.

— Фигурка тебе кого-то напомнила? Может быть, мать? — голос старика дрогнул.

— Нет. Мама была совсем другая.

— Ты помнишь свою мать?..

— Да, мне ведь уже было пять лет, когда она умерла. Мама была тоже красивая, но другая. Ее звали Виолика.

— Виолика, значит. Маленький голубой цветочек, — вздохнул Граф. — Что же ты о ней помнишь?