Пылающий туман - Ви КавИ Страница 49

Иногда наступает период, которого боится так или иначе каждый. Необязательно быть самым общительным или замкнутым, самым весёлым или грустным, чтобы прочувствовать на своей шкуре этот гадкий момент.

Сокол пережил его после смерти Орла, но эти отголоски прошлого, накатывающие в особенно тяжкие времена, всё равно остались.

Это состояние, близкое к самокопанию. Состояние, близкое к апатии и вечному поиску смысла жизни. Или просто к поиску самого обычного смысла в значительных и не особо вещах.

Сокол, потерявший всё разом, думал о том, чтобы прикончить себя. Он искренне верил, что так будет лучше. Для всех.

Но всем было бы плевать, а тех, кто знал его и заботился о нём, — в Солфасе уже не осталось.

Конечно, чтобы доказать себе, что смерть — единственный для него выход, он мог бы решить, что существование подобной убийственной силы, данной ему от духа, опасно для живых существ, и ему лучше уйти, чтобы им не мешать. Но если Сокол никого не волновал, то зачем ему ради кого-то умирать?

Люди полны противоречий. Это признавали даже нивры, не любящие всё усложнять, работающие на простых принципах и на обычной логике. Без чувств, от которых человечество страдало и совершало самые нелепые поступки, переворачивающие весь Солфас вверх дном.

Людям необходимо общение, чтобы чувствовать себя нужными.

Сокол не хотел прощаться с жизнью. Он был сильным, но вместе с тем и слабым, до жути ранимым созданием, которое он тщательно прятал в себе, чтобы его не посмели унизить и сломать.

Ахерон был именно тем, кто это сделал. Он распорол давно зажившую рану, уничтожил всё хорошее и оставил ни с чем, будто так и надо. Он посеял колючие семена, прорастающие в течение года ежедневно и раздирающие ещё сильнее кожу.

Сокол не знал, что с ним творилось, а Ахерон никак не проявлял своё присутствие, прятался и выжидал, чтобы нанести сокрушительный удар и убить раз и навсегда свою жертву.

Но люди — странные. И если их жизнь растоптана, это не значит, что они и правда сдадутся.

Любому человеку, в том числе и самому необщительному, нужны вера, поддержка и любовь, чтобы он понимал, что не один на всём белом свете.

Сокол не был исключением. Он нуждался в том, чтобы ему сказали: «Ты не виноват. Так бывает и ты ничего с этим не поделаешь». Он не получал наслаждения от алкоголя, от обыденных дней, наполненных невыносимой горечью. Это была жалкая попытка заглушить свои же мысли и печали, однако надо ли говорить, что убегать от реальности — глупо?

При появлении Медеи с нелепым планом Сокол не обрадовался, не решил, что вот он — его новый толчок на очередные приключения. Он воспринял это скептично, ведь человек, привыкший к негативу, не сможет сразу изменить свои взгляды и подумать о чём-то положительном.

Сокол толком и не понял, зачем согласился. Что побудило его к этому. Неубедительная угроза? Страх? Вовсе нет.

Подсознательно он хотел всё изменить, но что-то внутри шептало ему о том, что он этого не заслуживал, что самобичевание — верный путь к искуплению. Только оно, на самом деле, верный путь к безрадостному существованию. И дело даже не в том, чтобы принести всем пользу или наоборот — защитить от неминуемой гибели. Прежде всего, безрадостное оно потому, что Сокол помер бы от проблем с желудком быстрее, чем смог бы искупиться. И что за жизнь тогда получается? Одно страдание.

И почему, спрашивается, все имели право на второй шанс, а он — нет?

Сердце Сокола привело его в лес, где он был в окружении оуви, человека и нивра. В нём застрял дух, язвительно комментирующий каждое его действие, прибегающий к частым оскорблениям и желающий завладеть его телом.

И, если честно, Сокол ни о чём не жалел.

* * *

Очередное ничто заполоняло неясное пространство. Соколу не надо было гадать, чтобы понять, куда судьба снова его закинула. Он — в собственном сознании, в обществе противного духа, и удовольствия от этого не было никакого. Тем более в прошлый раз, когда он остался один на один с этим поехавшим, Сокол чуть не спалил дом. Это не добавляло ему очков добра и склоняло больше на злую сторону.

Что ж, надо исправлять ситуацию.

Вяло передвигаясь по белому пространству, он мечтал о том, чтобы Ахерон прекратил придуриваться и устраивать всякие пафосные шоу и наконец-то показался. Сокол не знал, что от него опять понадобилось, но это априори не значило ничего хорошего. Такова была подлая сущность Ахерона, и навряд ли другие духи были более приятны в общении.

— Слушай, это становится утомительно, — прокричал Сокол, не выдержав долгого хождения. — Давай ближе к делу.

Странная вибрация окутала человеческое тело. Не было дискомфорта или боли, но зато были необъяснимо приятные ощущения, будто всё место, в котором он находился, желало его от чего-то спасти.

Ага, как же.

— Зачем я здесь?

Так проще тебя контролировать.

— О-бал-деть. Умереть и не встать.

Но ты здесь по другой причине. У меня есть предложение.

— Вау, удивительно. Дай угадаю, это связано с тем, что ты хочешь забрать моё тело? О! Нет. Подожди. Другая догадка. Ты хочешь поставить мне ультиматум? Угрожать чьей-то смертью? Готов аплодировать! Очень оригинально.

Сокол ожидал, что дух отзовётся на его колкость, как-то оскорбится или просто сделает его сознанию больно — как это уже бывало прежде. Но всё затихло, пропали ощущения, и Сокол, кажется, воспарил.

Понимать Ахерона — трудная, почти невозможная задача. Не сказать, что Сокол был таким уж опытным в переговорах с духами или с другой душой в собственном теле. Трижды нет. Но догадываться, что хочет Ахерон — куда легче, чем его понимать.

Ахерон желал выжить. Он угодил в такую же паршивую ситуацию, как и Сокол, и он был растерян своим новым заточением, отобравшим у него свободу. Возможно, раньше у него была своя оболочка, и он спокойно ходил туда, куда ему заблагорассудится, и ни от кого не зависел. Но теперь его способности упирались в Сокола и его волю. Он был как заносчивый паразит, и единственное, что он мог, это сражаться за своё будущее.

Однако подобная борьба опасна, и любая поспешность приведёт к смерти как носителя, так и самого паразита.

Сокол прищурился и заметил в идеальной белизне размытые очертания. Они видоизменялись, приобретали форму, приближались, пока в один момент не стало ясно, что перед ним стоял человек.