Ливиец - Михаил Ахманов Страница 48

Через день я вошел в селение Леопардов и услышал свое прежнее имя. «Сифакс… это Сифакс… Сифакс жив… Во имя Семерых, Сифакс вернулся!..» – шелестело за моей спиной. Значит, меня зовут Сифакс. Звали! Скоро они узнают, как называть меня теперь.

Оазис Уам-Неш был таким же, как сотни других оазисов в пересыхающей саванне – небольшим, километров пять в окружности, способным прокормить тысячу с чем-то коз, десятков семь ослов и триста человек, считая с детьми младенческого возраста. Собственно, числить его оазисом было бы преждевременно – в эту эпоху Сахара еще не являлась пустыней на всем своем протяжении. Бесплодные пески и дюны чередовались тут со столь же безжизненными скалами и каменистыми нагорьями, но степь еще занимала значительные области, и случались в ней места, богатые водой – около небольших озер, ручьев и речек, питаемых подземными источниками. Это мог быть крохотный клочок земли, который ливийцы называли танна, или более обширная местность, подходящая для поселения, где росли финиковая пальма, лавр, тамариск и достаточно травы для пропитания ослов и коз. Люди в таких местах обитали тысячелетиями, но в общем и целом эти районы не подходили для расцвета оседлой культуры с городами, ирригационными сооружениями и развитым земледелием. В северной части африканского континента, как и повсюду в древности, цивилизация зависела от пресных вод, от постоянства рек с обильным водотоком, а их в Сахаре не имелось. Сахара была обречена. Великие царства, храмы, пирамиды, города вставали на востоке, в нильской долине, подстегивая алчность пустынных жителей. Не создавшие ничего, что сохранилось бы в грядущем, они веками грабили соседей, а еще воевали друг с другом да бились с хищными зверьми. Разумеется, мужчины; жизнь женщин протекала среди коз, палаток, очагов и постоянных деторождений.

– Сифакс… Сифакс жив… Сифакс вернулся!..

Я хорошо отдохнул за минувшие сутки – сон, вода и три зазевавшихся ящерицы способствовали восстановлению сил. Сны, пришедшие ко мне, были отражением прошлых мниможизней; я снова видел Небем-васт с потупленным взором, суровые черты Яхмоса, победителя гиксосов, хищную физиономию рыжего Иуалата и лицо Инхапи – в тот миг, когда мы бились вдвоем против восьмерых. Тот ли это Инхапи? Надо попросить Георгия, мелькнула мысль во сне, Георгия, который занимается эпохой Тутмосов и женщины-фараона Хатшепсут. Попросить его встретиться с Инхапи, со старым Инхапи, который был командиром корпуса Сохмет и видным царедворцем. Пусть повидает Инхапи в том или ином своем воплощении, поговорит о прошлом… Вспомнит ли старик ливийского вождя по имени Гибли, осаду Шарухена и ту схватку с сирийцами?

– Сифакс… Сифакс… Сифакс… – шелестели голоса.

Я шел, расталкивая коленями коз, петляя между хижин, напоминавших палатки индейцев – шесты и бивни слонов служили подпорками, бычьи да антилопьи шкуры – стенами. Было утро, дым очагов тянулся в небо, женщины готовили скудную еду – лепешки из дикого проса, печеные коренья, редко – мясо. Все рыжие, светловолосые, светлоглазые, с белой кожей… Тут, среди восточных ливийцев, не попадались полонянки из Та-Кем – если и брали таких в грабительском походе, они не выживали в долгом пути на запад. Я шагнул к очагу – женщина, сидевшая рядом, испуганно шарахнулась – схватил теплую подгорелую лепешку, съел. Взял вторую. Толпа детей и подростков, что тащились за мной по пятам, наблюдала в испуганном молчании. Возможно, я был Сифаксом, старым вождем, возможно, кем-то иным – к примеру, демоном падда*, владыкой стервятников, коему птицы приносили гнилую плоть, содранную с костей.

– Сифакс… Сифакс… Сифакс…

Мужчины ждали меня на площадке в середине становища, у хижины нового вождя. Очевидно, раньше она принадлежала мне, как и эти воины – сотня с лишним бойцов с дротиками и топорами, в наголовных повязках из страусиных перьев. Тут были все, от вчерашних мальчишек до сорокалетних мужей; одни поглядывали на меня с опаской, другие враждебно, в глазах третьих читалась радость. Я не знал их имен, но узнавал кого-то в лицо – смутные образы наплывали из подсознания Сифакса, еще не распавшегося полностью в моей ментальной ауре. Вот этот, со шрамом от стрелы на шее, мой ровесник, друг… Хромоногого, что стоит, опираясь на копье, я – Сифакс! – вынес из схватки с кланом Коршуна… Эти двое, близнецы с соломенными волосами, обычно шли за мной, прикрывали спину… Юноша с обрубком уха, такое знакомое лицо… кажется, мой сын?.. или сын сестры, умершей очень давно… Тот, что ощерил зубы – враг! И троица с ним – держат наготове дротики… Обиженные мной. Что-то я у них отнял – когда и что, не помню.

– Сифакс! Зачем ты пришел, Сифакс, дохлая гиена? Твое место на хиссгачире!

Толпа раздалась, пропустив вперед крупного мужчину в повязке с пятью перьями. Тоже знакомое лицо. Ненавистное! Соперник, новый предводитель… Его глаза метнулись туда-сюда – он шарил взглядом по моему телу в поисках крови и ран и не находил ничего.

«Что будем делать?» – спросил Павел в глубине моего сознания.

«Ты – смотреть и слушать, я – драться».

«Это обязательно? Я мог бы…»

«Обязательно!» – отрезал я. Его фокусы были сейчас не нужны, даже опасны. Если он выкинет что-нибудь странное, то вся толпа, друзья и недруги, набросится на меня. С демоном не вступают в поединок, его рвут в клочья.

– Убей его, Кайтасса! – выкрикнул тот, что щерил зубы. – Убей!

– Так я и сделаю, Усушени, – процедил вождь, вытаскивая из-за пояса бронзовый египетский клинок. – Я вырежу ему печень, потом ветер сорвет плоть с его костей, и я закопаю их у порога своего жилища! Или, если захочу, брошу в выгребную яму!

У него был кинжал, дубина и топор на перевязи, но мне никто не протянул оружия. Даже одноухий юноша, то ли мой сын, то ли племянник. Правильно! Вождя должны бояться, пока он вождь.

Я расправил плечи.

– Слушайте, люди, сыны Леопарда! Сифакса больше нет. Когда я лежал на скалах, призывая смерть, дух Гибли, великого воина и колдуна, вошел в мое сердце и исцелил мои раны. Наверное, Семеро послали его… И теперь я не Сифакс, я – Гибли, смертоносный ветер! – Я вперил грозный взор в Кайтассу. – Ты все еще хочешь сразиться со мной?

Он сделал пренебрежительный жест.

– Слова! Я был к тебе милостив и не нанес глубоких ран. Они зажили, и ты приполз сюда подобно змее, сменившей кожу. Но ты – старая змея!