Эпоха Тьмы - Аарон Дембски-Боуден Страница 47

В конечном счете, этот вопрос лишен смысла. Мы сделали то, что сделали, и никакая сила во Вселенной не может изменить прошлое.

— Мы сражались, — отвечаю я, вспоминая покорение Сорокопута, когда сам Магнус вел нас в битву. Он был великолепен, неудержим, как Русс или Лоргар — любимый сын Императора в каждом шаге. — Мы сыграли свою роль.

— Теперь этому конец, — парирует мой оппонент с жестоким удовлетворением. — Ваша роль действительно сыграна. Ваши пирамиды разрушены. А вашему ублюдку-примарху свернули шею.

Он ненавидит нас, и эта ненависть не стала слабее после унижения моего легиона. Может, поэтому он и притащил меня сюда. Чтобы позлорадствовать. Мое мыслезрение начинает проясняться, и я чувствую ужасную неудовлетворенность, кипящую в моем дознавателе. Его оставили здесь, в то время как остальные отправились покорять другие миры. Это одна из причин его гнева. Скоро он выплеснет его на меня.

Но я не могу поверить, что эта причина единственная. Теперь я понимаю, как мало мне известно. Почему был уничтожен Просперо? Что именно навлекло на нас такую участь? Это незнание мучительнее всего, что уготовано мне дознавателем. Умереть, так и не узнав правду, будет самым постыдным из всех возможных исходов, который лишь докажет, что Арвида правильно сомневался насчет возвращения.

Могу ли я использовать неуравновешенность моего дознавателя? Не выдаст ли он тайну, если я стану побуждать его к этому? Опасный путь! Его сдерживаемый гнев сродни ярости дикого зверя — свирепой и безрассудной. С другой стороны, мне нечего терять. Мой легион рассеян, примарх пропал, родной мир превращен в безжизненный каменный шар. Мне бы хотелось получить хотя бы часть ответов на вопросы, прежде чем он утратит контроль над бушующим в нем пламенем и прекратит наш разговор.

— Магнус жив, — говорю я. — Если бы он умер, я бы знал. Мы вернулись сюда именно потому, что надеялись его найти. Похоже, тебе известно все и про нас, и про то, что случилось с планетой. Ты намекаешь на то, о чем я могу лишь догадываться. Поскольку тебе известно много, а мне мало, может, мне стоит задавать тебе вопросы?

В почти полной темноте я замечаю лишь мгновенную грязно-серую вспышку. Вылетевшая из тьмы латная перчатка хватает меня за горло. Пальцы сжимаются, причиняя боль, как раз между подбородком и стальным ошейником, удерживающим мою голову.

— Ты для меня добыча, изменник, — кровожадно рычит голос. — И ничего более! Если забудешь об этом, умрешь мучительной смертью.

Эта угроза немногого стоит. Однако, пытаясь вздохнуть, я понимаю кое-что другое. Силы, черпаемые мною из эфира, возвращаются. Конечно, они пока еще малы, но потихоньку вливаются в меня в полутьме. Быть может, он знает об этом, а может, и нет. В любом случае, теперь передо мной забрезжила надежда. Чем дольше все это продлится, тем сильнее я стану. И, возможно, стану достаточно сильным, чтобы порвать оковы.

Лишенные дара воины всегда недооценивали возможности разума. Несомненно, потому что мы, наделенные этим даром, никогда не любили пользоваться им без крайней необходимости.

Дознаватель разжимает кулак, и я жадно глотаю пахнущий кровью воздух. Он отодвигается, хотя я продолжаю чувствовать его возбуждение. С трудом сдерживает ярость, словно голодного зверя, рвущегося с ненадежного поводка.

— Сколько человек было в твоем отряде? — спрашивает он, с трудом беря себя в руки.

Это хорошо. Надеюсь, у него еще много таких вопросов. Я буду подробно отвечать на каждый из них, дожидаясь, когда способность повелевать эфиром возвратится.

— Девять, — говорю я, и хотя голос мой звучит угрюмо и зло, в душе разгорается предвкушение того, что должно случиться. — Нас было девять.

Ранее

Когда Каллистон подошел, Фарет сидел на корточках у подножия колонны. Она переломилась на высоте около двух метров, усеяв камнями все вокруг. Впереди виднелись развалины других сооружений; от некоторых остались лишь раскачивающиеся над глубокими воронками балки.

— Что у тебя? — спросил Каллистон, тоже опускаясь на корточки. Фарет молча указал на землю.

Среди оплавленных камней лежала перчатка. Каллистон поднял ее и повертел, разглядывая на свету. Свинцового цвета, она была готова развалиться на куски. Перчатка явно от силового доспеха Астартес, ни один смертный не смог бы носить такую штуку. Двух пальцев недоставало, и оставшиеся на их месте обрубки почернели от копоти. На тыльной стороне ладони, там, где основная керамитовая пластина защищала кулак воина, была вырезана руна. Исполнение искусное. Даже Каллистон, который не являлся знатоком мастерства ремесленников, мог оценить его тщательность и кропотливость.

— Кто из наших братьев использует такие руны? — спросил он сам себя.

Он вновь мысленно вернулся к нападению на Сорокопут, название, которое его легион дал Заливу Ковчега Секундус. Именно там произошло первое столкновение Магнуса и Русса из-за сохранения библиотек авенианцев. Страшный день! Каллистон был там, когда Король Волков вихрем пронесся по мощеной дороге. В его глазах светилось бешенство, и тогда казалось — еще немного, и космодесантники начнут сражаться друг с другом. Он помнил подлинное величие Волков Фенриса, ужасающую силу, заключенную в их подчиненных одной-единственной цели телах. Да, их удалось на время остановить при помощи колдовства, но в конце концов и эта преграда была бы сломлена. Они продолжали бы наступать, не обращая внимания на потери и настигая цель, как снаряд, пущенный из ствола орудия.

Безжалостность — сила, которую, однажды выпустив на волю, уже не остановить.

— Это их работа, — сказал Фарет. Его юный голос осип от волнения. — Волков Фенриса.

Каллистон поднялся, не отрывая глаз от перчатки.

Они всегда были главными подозреваемыми. Все знали о вражде между Магнусом и Руссом, равно как и о склонности Волков к внезапной и неконтролируемой жестокости. Поговаривали, что суд на Никее был устроен по наущению Русса. Ненависть Короля Волков к колдовству стала поводом для этого, и теперь, похоже, он дал волю своей нетерпимости.

Но как можно осмелиться на такое? Неужели Русс превратился в мерзавца и впал в варварство, погубившее его жестокую душу? Или это деяние было санкционировано свыше?

Чем дольше Каллистон смотрел на перчатку, вглядываясь в единственную руну, выгравированную на керамитовой пластине, тем больше вопросов теснилось в его голове. Одно дело — узнать, кто был преступником, и совсем другое — понять причины его поступка.

— Капитан, — позвал по воксу Арвида, нарушая ход мыслей Каллистона. — Доказательства. Тут есть следы космо…

— Знаю, — смертельно уставшим голосом ответил Каллистон. — Псы Русса.

— Фрагменты доспехов, — подтвердил Арвида. — И еще они тут нацарапали на стенах всякое. Кое-что… непотребное.

Каллистон почувствовал, как в нем шевельнулась злость. Они просто звери, эти Волки! Такие же дикие убийцы, как зеленокожие. Он никогда не понимал, что им делать в Великом крестовом походе. Разве что губить репутацию просвещенного человечества и подрывать идею Единства. Хуже них только берсерки Ангрона. Но тех взял под свое крыло магистр войны, а для Волков Фенриса не нашлось столь же разумной сильной руки, чтобы удерживать их в цивилизованных рамках. Похоже, они окончательно утратили последние остатки самообладания.